Тропы вечных тем: проза поэта

— Мальчики! Мы напрасно плохого мнения о попах. Это консервативно. Я его слушал, как нечто снящееся, нереальное, но это был поп. Он ходит по пляжу с крестом на голом пузе и высматривает знойных женщин, а над домом у него крест телевизионной антенны. Поп музыкален, он трясётся при одном звуке имени Глена Миллера. Вера в людей, — говорит он, — религия. Любовь к человечеству — абстракция, религия.

<19>

Панды ехал на неделю в село к матери на отдых и потащил меня с собой. Мы часто заходили в шумную сельскую столовую послушать. Столовая работала в чаду, как сердце. Там ловили краски, сюжеты, историю.

— «Проверяющий приехал. Носатый. Ох и клеветать будет.»

— «От женщины надо уходить, как пароход, с концами.»

— «С чем суп?

— С температурой.»

Я писал стихи, иногда легко, чаще трудно, а было время, когда не мог выдавить ни строчки, но не писать было ещё трудней. Мне казалось, что я бездарь, обыкновенный бездаришко с велосипедом для редакций. Я представлял так: жизнь идёт, тяжела, но я должен давать бой. Даже отступая, должен давать бой. Должен писать. Кроме того я дал слово. А совесть не прощает не сдержанных слов. Я хотел чистой, как у всех людей, совести. И даже так: не гладкой жизни, но гладкой совести.

Панды тоже писал. Он брал одеяло и уходил от меня на пыльный чердак к богу, к паукам. В процессе работы он органически не переносил ничьего присутствия. Он спускался просветлённый, с кипой исписанной бумаги.

— Искусство нас амортизует на ухабах жизни, — говорил он.

<20>

В последний раз я встретился с Феликсом на вокзале, когда возвращался к матери домой. Он стоял и ел шашлык — полную спицу конторских счётов, поставив ногу на чемодан. Он подзывал меня рукой, сокращая торчащую ладонь. Он кого-то переигрывал. «Ирония — бич искренности, бич простоты и прямодушия. Люди иронизируют над чем попало, где угодно и когда заблагорассудится. Никогда не пой — <конец листа; два следующих листа машинописи не найдено; далее — >

…Религия — это изломанная предрассудками и окоченевшими догмами поэзия. Она даже эпична. Но она бесповоротно устарела, потому что никогда не обладала чувством юмора. Это тот микроб, против которого организм религии бессилен. Религии надо привить чувство юмора. Тогда религия станет поэзией эпической. Ты помнишь, когда-то шёл ожесточённый спор о физиках и лириках. Он, конечно, закономерен и обусловлен временем. Я понимаю его, как спор о физике и религии. Люди спутали религию с поэзией. Когда они разобрались, что в самом деле представляет собой поэзия, то спор отпал сам собой. Но это был сильный удар по несовременности религии.

Я тебе наговорил сумбур, но в этом надо хорошо разобраться. Поэтому я решил проникнуть на некоторое время в семинарию.

— Феликс, ты поступаешь в жизни как поэт.

— Да, — ответил Феликс, — надо творить поэзию в жизни.

Подошёл поезд, толстый и пыхтящий, как дьякон. Что ж, Феликс, с тобой не бог, а чёрт. Мотай!

<21>

Смешон человек — в жизни он старается привести всё в порядок: чувства, дела, причёску, утрату друга. [Но жизнь, как ветер, не любит мёртвых форм.] Я ёрзал за столом, зарытым в книги \и бумаги/[, в раскрытые и остальные тетради, в записные книжки, листы бумаг, и лихорадочно приводил дела в порядок. Я попал в сильный цейтнот и очень боялся упустить вещи, которые, быть может, понадобятся мне в дальнейшем.] Завтра в девять часов утра я должен явиться в военкомат для отправки на сборный пункт. Сидящего за столом, меня застал мой бывший одноклассник [Серёжка Тюнин] \Ахтырский/. [Мы с ним когда-то увлекались импрессионизмом. Я] \ — А, жив курилка, — сказал я с удивлением и/ предупредил его, что занят. Он небрежно махнул рукой и [с таинственным видом] потащил меня в сквер.

— На пару слов.

В сквере он усадил меня на скамью и, [глядя на меня наглыми счастливыми глазами, сообщил] мигая, торжественно сообщил:

— Я встретил сегодня Вальку Медусенко.

— А! — меня ждала ещё куча дел [, и я просто не стал его слушать].

— Но она хочет встретиться!

— Что ты такого ей наговорил?

— [Да пустяки: ] \Кеша, слушай сюда, — сказал он строго, — я/ назначил свидание от твоего имени.

[ — В котором часу?] Это был его последний одесский жест.

Когда я уходил из дому, я увидел растерянное лицо своей матери. Она оставалась одна с неуложенным чемоданом сына и столом, зарытым в книги и бумаги.

Это очень практично: назначать свидания на автобусных остановках. Я [всегда] назначал свидания только на них: во-первых, можно сослаться, что ждёшь автобус, а, во-вторых, в случае фиаско, можно уехать [восвояси] на автобусе.

Прошло десять минут. Прошло два автобуса, семь автомашин с грузом. [Проехал мотоцикл ИЖ-52.] \Я всё это сосчитал, как будто это было важнейшим делом моей жизни./ И вот появилась она. [Я почувствовал холодное жжение под ложечкой.]

— Куда мы пойдём? — спросила она.

— Мне всё равно.