Труп в библиотеке. Отравленное перо. Пять поросят. Час зеро

— Значит, она не тот поросенок, который, плача, побежал домой?

Сэр Монтегю Деплич окинул Пуаро каким-то странным взглядом.

— Ей есть отчего плакать, — сухо отозвался он. — У нее, ну, в общем, с лицом… Шрам на щеке… Она… Да что говорить? Вы сами обо всем узнаете.

Пуаро встал.

— Благодарю вас, — сказал он. — Вы были крайне любезны. Если миссис Крейл не убивала своего мужа…

— Убивала, убивала, — оборвал его Деплич. — Поверьте мне на слово, старина.

Не обращая на него внимания, Пуаро продолжал:

— …тогда вполне логично предположить, что это сделал кто-то из этих пятерых.

— Пожалуй, — с сомнением произнес Деплич, — только зачем это им… Не было причин! По правде говоря, я убежден, что они тут ни при чем. Не морочьте себе голову!

Но Эркюль Пуаро только улыбнулся.

Глава 2

Обвинитель

— Безусловно, виновна, — коротко ответил мистер Фогг.

Эркюль Пуаро задумчиво разглядывал его худую, чисто выбритую физиономию.

Квентин Фогг был совсем не похож на Монтегю Деплича. В Депличе были сила и магнетизм, держался он властно и вселял в собеседника страх. А в суде всех подавлял быстрой и эффектной переменой тона. Красивый, любезный, обаятельный, и вдруг мгновенное превращение — губы растянуты, зубы оскалены в ухмылке: перед вами человек, явно жаждущий крови.

Квентин Фогг, худой, бледный, поражающий тем, что решительно не мог ничем никого поразить, вопросы свои почти всегда задавал тихим, ровным голосом, и всегда настойчиво и твердо. Если Деплича можно было сравнить с рапирой, то Фогга — со сверлом. От него веяло скукой. Он так и не сумел стать для коллег кумиром, но все же считался первоклассным юристом. И дела, которые вел, обычно выигрывал.

Эркюль Пуаро продолжал его разглядывать.

— Значит, вы считаете, что именно она его убила?

Фогг кивнул.

— Если бы вы видели ее, когда она давала показания! Старый Хамфри Рудольф, а он был прокурором на этом процессе, превратил ее в котлету. В котлету!

Он помолчал и вдруг неожиданно добавил:

— Но в целом процесс шел уж чересчур гладко.

— Не уверен, что правильно вас понимаю, — сказал Эркюль Пуаро.

Фогг свел свои тонко очерченные брови и провел рукой по идеально выбритой верхней губе.

— Как бы это вам объяснить? — сказал он. — Тут сугубо английский подход к ситуации. Пожалуй, было бы уместно вспомнить одну поговорку: «Стрелять по сидящей птице». Понятно?

— Это и впрямь сугубо английский подход, тем не менее я вас понял. В суде англичанин ведет себя так, как на игровом поле Итона[98] или на охоте — то есть предпочитает не лишать своего противника или жертву надежды на успех или спасение.

— Именно. Так вот, в данном случае у обвиняемой не было никаких шансов. Хампи Рудольф играл с ней, как кошка с мышью. Началось все с допроса ее Депличем. Она сидела и, словно послушный ребенок среди взрослых, как заведенная отвечала на вопросы Деплича заранее заученными фразами. Спокойно, четко — и совершенно неубедительно! Ей сказали, что отвечать, она и отвечала. К Депличу не могло быть ни малейших претензий. Старый фигляр сыграл свою роль отлично — но в сцене, где требуются два актера, один не может сыграть за другого. Она категорически не желала ему подыгрывать. И это произвело на присяжных гнетущее впечатление. Затем встал старина Хампи. Надеюсь, вы его знали? Его смерть — огромная для нас потеря. Закинув полу своей мантии за плечо, он стоял чуть покачиваясь на носках, держал паузу… А потом словно выстреливал — задавал вопрос, и не в бровь, а в глаз!

Как я уже сказал, он сделал из нее котлету. Заходил то с одной стороны, то с другой, и всякий раз ему удавалось ее запутывать. Он заставил ее признать абсурдность ее собственных показаний, ловил на противоречиях, вынуждал противоречить самой себе, короче, она вязла все глубже и глубже. А закончил он, как обычно, очень убедительно и веско: «Таким образом, я утверждаю, миссис Крейл, что ваше объяснение — будто вы украли кониум, чтобы свести счеты с жизнью, — ложь от начала до конца. Я утверждаю, что вы украли яд, вознамерившись отравить вашего мужа, который собирался бросить вас ради другой женщины, я утверждаю, что вы его отравили». Она посмотрела на него — такая милая, хрупкая, изящная — и сказала тусклым ровным голосом: «О нет, нет, я этого не делала». И это прозвучало настолько неубедительно и так жалко, что Деплич нервно заерзал в своем кресле. Он сразу понял, что это конец.

Помолчав несколько секунд, Фогг продолжал:

— И тем не менее я чувствовал, что столь странное поведение было в такой ситуации наиболее рациональным. Действительно, что еще ей оставалось делать, как не взывать к благородству — к тому самому благородству, которое наряду с нашим пристрастием к охоте кажется иностранцам абсолютным лицемерием, ханжеством, эдакой позой! Присяжные да и все присутствующие в зале суда почувствовали, что у нее нет ни единого шанса. Коли она не сумела промямлить что-нибудь в свое оправдание, где уж ей было сражаться с такой грубой скотиной, как старина Хампи. Это еле слышное «О нет, нет, я этого не делала», повторяю, было просто жалким.