Труп в библиотеке. Отравленное перо. Пять поросят. Час зеро

Томас попыхивал трубкой. Чуть повернув голову, так, чтобы видеть Одри, он заметил, с каким отрешенным лицом она глядит вдаль, поверх водной глади. Длинная пепельная прядь покоилась на ее безупречно очерченной щеке, на маленьком, похожем на морскую раковину ушке.

Он вдруг о чем-то вспомнил.

— Вот, кстати, сережка, которую ты вчера потеряла.

Он полез в карман. Одри протянула руку.

— Как хорошо. А где ты нашел ее? На террасе?

— Нет. Около лестницы. Ты, наверное, уронила ее, когда спускалась к обеду. За столом ее у тебя уже не было.

— Я рада, что она нашлась.

Она взяла серьгу. Томас подумал, что серьга слишком большая для такого маленького ушка. Впрочем, серьги, которые сейчас были на ней, тоже были большие.

— Ты их не снимаешь, даже когда купаешься, — сказал он. — Не боишься потерять?

— Нет, эти совсем дешевенькие. А без серег я не люблю — из-за этого… помнишь?..

Она коснулась левого уха. Томас вспомнил.

— Это когда тебя Баунсер укусил?

Одри кивнула.

Они снова замолчали, погрузившись в воспоминания детства. Одри Стэндиш (так ее тогда звали), долговязая с тоненькими ножками девочка, балуясь, обняла старого пса Баунсера и задела больную лапу. Укус был страшным. Пришлось даже накладывать швы. Теперь же остался почти незаметный бледный шрамик.

— Неужели из-за этого? — удивился Томас. — Ведь почти не видно.

Одри, помедлив, призналась:

— Понимаешь… понимаешь, терпеть не могу каких-то изъянов…

Томас кивнул. Это вполне похоже на Одри — у нее всегда было обостренное чувство идеального.

Она и сама представляла собой образец совершенства. Ни с того ни с сего он вдруг сказал:

— Ты куда красивее Кей.

Она резко повернулась к нему:

— Не надо, Томас. Кей действительно необыкновенно красива.

— Снаружи. Но не внутри.

— Уж не имеешь ли ты в виду, — с легкой иронией сказала Одри, — мою прекрасную душу?

Томас постукал трубкой, выбивая пепел.

— Нет. Я имею в виду твой скелет.

Одри рассмеялась.

Томас снова набил трубку. Они опять довольно долго молчали, Томас исподтишка поглядывал на нее, стараясь, чтобы она этого не заметила.

Наконец он своим невозмутимым голосом проговорил:

— Что с тобой, Одри?

— Со мной? Ты о чем?

— О тебе. Тебя что-то гнетет.

— Ничего подобного. Все нормально.

— И все же.

Она покачала головой.

— Не хочешь говорить?

— Мне не о чем говорить.

— Может, это некстати, но… я скажу… — Он немного помедлил. — Одри, неужели ты не можешь забыть обо всем этом?

Она нервно провела рукой по скале.

— Ты не понимаешь — и не сможешь понять.

— Одри, дорогая, я смогу. Я понимаю. Я знаю…

Она недоверчиво на него посмотрела.

— Я знаю, что тебе пришлось пережить, — продолжал Томас. — И… и что это для тебя значило.

Она побледнела как мел, даже губы побелели.

— Думаю, — сказала она, — этого никто не знает.

— Я знаю. Я… Не надо было мне начинать этот разговор. Но я хочу, чтобы ты поняла: все кончено, все прошло и забыто.

— Не все можно забыть, — прошептала она.

— Послушай, Одри, много ли проку носиться с воспоминаниями. Конечно, то, что тебе пришлось пережить, это ужасно. Но зачем снова и снова возвращаться к этому. Смотри вперед, а не назад. Ты еще молода. Вся жизнь впереди, большая ее часть. Думай о завтрашнем дне, а не о вчерашнем.

Она перевела на него неподвижный, застывший взгляд. В этих широко раскрытых глазах ничего нельзя было прочесть.

— А что, если я не могу?

— Но ты должна.

— Мне кажется, — мягко сказала она, — ты все-таки не понял. Я, наверное, не совсем правильно воспринимаю… некоторые вещи.

Он грубо оборвал ее:

— Чушь! Ты… — Он замолчал.

— Что — я?

— Я вспомнил, какой ты была до того, как вышла за Невила… Послушай, почему ты вышла за него?

Одри улыбнулась.

— Потому что влюбилась.

— Да-да, знаю. Но почему ты влюбилась в него? Что тебя так привлекло в нем?

Она прищурила глаза, словно пытаясь посмотреть на все взглядом той уже давно не существующей девушки.

— Наверное, — сказала она, — потому что он был такой… реальный, что ли. Он был моей прямой противоположностью. Я всегда жила как бы иной — не совсем настоящей жизнью. А Невил был настоящий. И такой счастливый, такой уверенный в себе, и такой… В общем совсем не такой, как я. — Она улыбнулась и добавила: — И очень красивый.

— Ну да, идеальный англичанин, — с горечью уточнил Ройд, — спортсмен, красавец, отлично воспитан — настоящий сагиб, привыкший сразу получать все, что захочет.

Одри резко выпрямилась и во все глаза смотрела на Томаса.

— Ты ненавидишь его, — медленно проговорила она. — Как же ты ненавидишь его…

Он, избегая ее взгляда, отвернулся и, чиркнув спичкой, принялся раскуривать погасшую трубку.

— И в этом нет ничего удивительного, — быстро проговорил он. — У него было и есть все, чего нет и не было у меня. Он отлично играл в теннис, плавал, танцевал, непринужденно болтал. А я — язык вечно еле ворочается, рука покалечена. Он всегда был блестящим джентльменом, а я дворняжкой. И он женился на той единственной, которую я любил.

Она попыталась было что-то сказать, но Томас горестно продолжал:

— Ты ведь всегда об этом знала. Знала, что я влюблен в тебя, с тех пор как тебе минуло пятнадцать. Ты знаешь, что я и сейчас…

Она остановила его: