Царь-монах. Государи и самозванцы на русском престоле

«Оставалась у нас еще одна башня, пятиглавая, почти на повороте замка или на углу Белой стены над Москвою рекою[89]; в ней было польской пехоты Граевского 300 человек с одним поручиком Краевским; отряд оборонялся упорно и, наверное, отбился бы, если бы не изменил барабанщик, который бежал к московитянам и дал знать, что нижний ярус башни наполнен гранатами и разными зажигательными припасами. Внизу же её было отверстие наподобие ворот, только без дверей: русские пустили туда две зажженные стрелы; гранаты воспламенились, и вся башня запылала… Наши хотели броситься в отверстие, но пламя уже охватило все здание. Оставалось одно средство: спускаться по веревке за стену к реке. Хотя и там смерть была перед глазами, ибо лишь только кто спускался на землю, москвитяне тотчас рассекали его; но наши хотели лучше умереть пол саблею, чем в огне. Много, впрочем, и сгорело… Спасся один поручик, коего москвитяне взяли в плен и после обменяли на своих»[90].

* * *

Пришло холодное и дождливое лето. Дождь несколько дней подряд лил как из ведра. Казалось, что после весны наступила осень. Ожесточённые бои за Москву затихли. Взять Китай-город и Кремль ополчению было не по силам. Но перестрелка и артиллерийский обстрел Кита-городских стен и башен со стороны ополчения продолжался; казалось, поляки и литва насмерть вцепились в удерживаемые ими стены и башни. Ряд неудачных приступов Китайгородских укреплений посеял уныние и озлобленность в стане ополченцев. Вскоре возникли трудности с продовольствием. Ляпунов с трудом сводил концы с концами, чтобы прокормить немалое воинство, собранное под стенами Москвы. Никто не думал, что осада будет столь затяжной. Следом вспыхнули раздоры.

Утром 22 июня к Ляпунову прискакал вестовой. Он сообщил, что казаки собрались на круг в своём таборе и требуют его присутствия на кругу. Беззубцев, почувствовав, что-то недоброе, попытался убедить Прокопия не ехать. Ну, а уж если ехать, то взять хорошую охрану с собой. Но тот только усмехнулся и отвечал:

– Не бывать тому, чтоб яз с казаками не сговорилси. А коль за сабли возмутси, так никакая охрана с ими не совладаеть!

– Езжай! Бог с тобою. Следом яз буду, – отмолвил ему Беззубцев и вышел из шатра, чтобы собрать отряд в сотню-другую своих путивличей, и скакать к казакам в таборы.

* * *

И полчаса не прошло, как Ляпунов сошёл с коня и в окружении всего двух рязанских дворян и троих детей боярских вошёл в центр казачьего круга. На эту сходку пришло около двух тысяч казаков. Шум и гвалт стояли немалые. Слышались матерная перебранка, а порой и выстрелы. В центре круга на пустой бочке стоял князь Трубецкой и, поднимая руки ладонями вверх, видимо, пытался успокоить казаков.

– Вот он, явилси! Иуда! – громко молвил кто-то из казаков, когда Ляпунов вошёл внутрь круга.

– А ну-ка расскажи воевода, чего не велишь приступы на Китай-город вести? Свейских немцев дожидаешься? – крича, задал вопрос другой казак с русыми усами и злыми серыми глазами, держась за рукоять сабли.

– То – неправда, браты-казаки! – зычно отвечал Ляпунов, вставая близ бочки. – Сил у нас мало для приступа. И зелья мало.

– А корма и жито скрываешь от нас? Ужо-то впроголодь живём! – кричали ему в ответ.

– Во всём ополчении нашем тяжко ныне с кормами! – начал было объяснять Ляпунов.

– А дворяне твои, да бояре и князья, слышь, не бедствуют! Только нам сирым – кукишь! – воскликнул кто-то.

Казаки, хватаясь за рукояти сабель и мушкеты с искажёнными злобой лицами стали плотно обступать Ляпунова и его людей. Трубецкой, было пытался успокоить их, крича:

– Не гоже, казаки, не гоже так-то с большим воеводою баять!

Но Трубецкого почти никто и слушать не хотел.

– А скажи, большой воевода, како ты со свейскими немцами пересылы ведёшь!? – брызгая слюной, дыша хмельным, и обнажая саблю, спросил один из атаманов, вплотную подходя к Ляпунову. Он был сильно нетрезв и зло сверкал очами.

– А грамоту сию, где велено казачий род истреблять и топить, чтобы казаков и духу в России не водилось, не тобой ли, воевода, писана и разослана по городам и станам? – разворачивая столбец с письменами, выкрикнул ещё один атаман.

– Не писал яз сией грамотцы! И ведать, не ведаю, что в оной прописано! – с удивлением произнёс Ляпунов.

– А прописано в грамоте, де побивайте и топите казаков люди русские, где увидите там и бейте, дабы порядок и закон в стране навести!! – перешёл на крик атаман.

Ситуация накалилась до предела. Люди рязанского воеводы сами выхватили сабли из ножен. Ляпунов, понимая, что казакам кто-то умышленно принёс на него навет, подняв руки с раскрытыми дланями вверх, попытался крикнуть им, де их обманули.

– Что, хошь сказать, что и свейского королевича на царский стол не прочил замест законного царевича нашего Ивана? – злобно спросил кто-то. А царевич-то, царицы нашей Марины сын!

– Прокопий, понимая, что пришло время сказать что-то очень важное, вдруг громко спросил:

– Хоть бы Маринка и есть венчаная царица, но от кого дитя свое нажила?