Царь-монах. Государи и самозванцы на русском престоле

Стояла солнечная погода второй половины августа. Дул тёплый ветерок. Казачий круг в стане Трубецкого собрался стихийно. В центре круга по обычаю поставили бочку, на которую мог подняться любой, кто хотел. На сей раз на бочку влез атаман Федька Берсень.

– Браты, казаки! Нам с боярами и воеводами, что Ваське Шуйскому верой и правдой служили не по пути. А Пожарской князь таковой и есть! Пушай сами по собе ляхов и литву воюют, а мы – сами по собе! – кричал он, подняв руки и сжав кулаки.

Казачья вольница, собравшаяся вокруг, как-то непонятно загудела и заволновалась. Многие недовольно замахали руками. Кто-то громко крикнул:

– Не любо! Не по правде баешь, атаман!

Берсень сошел с бочки и недовольно сплюнул. Вместо него на бочку поднялся молодой, чубатый, черноусый.

– Вот шо, браты, мыслю! Треба нам свернуть наши таборы, да тикать в Коломенское, аль бо подале – в Тулу, а и в Калугу. Мы вон поболе году тута трёмси! Пушай энти, шо с Пожарскими, да с Хованским сами с литвою повоюют. А тамо-т позрим!

– Сопли-то утри, Первушка! А за сим на бочку лезь. Мал ишо учити нас! – кричали ему из толпы.

Первушку Шершня стащили с бочки и заткнули ему рот. Круг продолжал шуметь и спорить.

– Богаты пришли из Ярославля и одни могут отбиться от гетмана! – кричал кто-то.

– Шо, у штани наложили, сучьи дети! Думаете, отсидитесь тут, ежли етман Пожарского осилит? – отвечали тому.

Среди казаков, одетых просто, или вообще полуодетых, платьем своим и добрыми доспехами выделялась небольшая группа людей, которые стояли недалеко от бочки, но пока не высказывались и не призывали ни к чему. Один из них в добром кафтане с небольшой ухоженной бородой и усами с нитями серебра был князь Дмитрий Трубецкой. Он молча слушал прения, синие глаза его были полны тревоги. Рядом с ним стоял воевода-атаман Андрей Просовецкий, нервно крутивший длинный ус. Чуть поодаль от них расположились Беззубцев и Юрлов в окружении путивльских служилых робят.

Когда споры зашли в тупик, и многие стали хвататься за рукояти сабель и кистеней, на бочку поднялся Юрий Беззубцев.

– Вы, казаки, хоть криком кричите, а князья Пожарские и Хованский с немалыми силами к Москве пришли. Итти от Москвы – нам всё равно, что «иудами» прослыти. Посему и не поидем ни в Коломенское, ни к Туле, ни ишо куда Бог весть. Не хотите с войском Пожарского совкупляти ся, не поидем. Но драки нам с литвою и ляхами не миновати. Зде уже не отвернём ся. Как поиду

т князья Пожарские и Хованский супротив литвы, и нам бы готовым на дело быти! – изрёк Беззубцев.

– Любо! Любо! – кричали казаки.

Трубецкой и Просовецкий молча склонили головы.

Вечером на военном совете Беззубцев уговорил Трубецкого приготовить к переправе через реку в Замоскворечье отряд числом в тысячу казаков. Они должны были построить там два бревенчатых острожка. Этот отряд хорошо вооружили пищалями и мушкетами запасом пороха и свинца. С казаками на правобережье Москвы-реки готовилось к переправе для постройки укреплений около полусотни плотников.

* * *

И вот рано утром – на день мученика Андрея Стратилата Таврийского – святого страдальца за Христа и Его Церковь, одного из самых известных и почитаемых Небесных покровителей христолюбивого воинства[103]

, гетман Ходкевич с войском ночью переправился на правый берег Москвы-реки и встал со всею силою у Новодевичьего монастыря. Он явно намеревался нанести нежданный удар в левое плечо русского ополчения, стоявшего у Арбатских ворот…

На утреннем августовском небосводе ярко сияло солнце. Однако лёгкий прохладный ветерок рассеивал последнее летнее тепло. Редкие деревья близ Арбатских ворот слегка осыпало лёгким золотом увядания. В Кремле звонили колокола. Отслужили утреннюю службу, начиналась ранняя литургия.

– В Кремле-то к обедне зовут! – всматриваясь из-под длани в кольчужной рукавице на юго-восток со стороны Арбатских ворот, произнёс Козьма Минин.

Это был широкоплечий, крепкий человек с большими русыми усами и густой бородой. На голове его красовался тяжёлый шишак с кольчужной бармицей, закрывавшей шею и плечи. Поверх кольчуги на нём был одет короткополый кафтан…

– Звонят-то, как через силу. Кого ж к обедне-то звать, коль там все с голоду помирают?! – отвечал ему столь же маститый муж с более тёмной бородой и усами, слегка тронутыми сединой.

Этот был одет в тяжёлый дощатый доспех[104], а голову его венчал сфероконический (русский) шелом, отражавший солнечные блики, и отмеченный изображением Архистратига Михаила. Верхняя часть лица этого воеводы была закрыта железной личиной (лёгким забралом) с прорезями для глаз. Поверх доспеха на нём красовалась епанча с собольей опушкой. На поясе, вздетом поверх доспеха, крепились два пистоля немецкой работы с резными деревянными рукоятями и тяжёлый меч.

– Верно баешь, князь Димитрий, загнали ляхи да литва сами ся в западню. Да чаю и сами ж тому не ради, – согласился Минин.