Царевич Дмитрий. Тайна жизни и смерти последнего Рюриковича. Марина Мнишек: исторический очерк

Передают, что некоторые бояре советовали Федору выйти к народу, но юный царь не отважился покинуть дворец. Столь же малодушным оказался патриарх Иов, который наблюдал события из окна, обливаясь слезами.

Толпа хлынула в Кремль, к царскому дворцу. Бояре, подхваченные народными волнами, очутились в самой гуще мятежников. Некоторые из них остались лишь невольными свидетелями свержения Федора, другие, как, например, недавно возвратившийся из ссылки Богдан Бельский, сделались сообщниками и предводителями бунтовщиков. Царь в торжественном облачении восседал на престоле в Грановитой палате, думая, что хотя бы внешнее величие царского сана успокоит толпу. Его мать, царица Марья, и сестра, царевна Ксения, жались к трону, заслонясь от народной ярости образами, словно щитами. Но уже ничто не могло остановить москвичей, для которых, как пишет один историк, Федор был уже не царь, а изменник Федька. Десятки рук бесцеремонно стащили его с престола; сопротивляться было бесполезно. Царица Марья сорвала с шеи драгоценное жемчужное ожерелье и бросила в толпу, желая отвлечь ее внимание от сына. Эта уловка не помогла; тогда царица повалилась на колени, ловя мятежников за полы кафтанов и умоляя пощадить ее детей. Присутствие бояр на этот раз спасло Федора; они распорядились отвезти его вместе с семьей в пустовавший дом Бориса, где он жил до своего воцарения, и взять под стражу.

Из Грановитой палаты толпа рассыпалась по дворцу, круша и ломая все, что попадалось под руку. Боярам, пытавшимся остановить разбой, погромщики говорили, что Борис осквернил царские палаты. Общее негодование еще более увеличилось, когда в одной из комнат были обнаружены двое гонцов Дмитрия со следами пыток на всем теле. Их вывели из дворца и показали тем, кто толпился снаружи.

– Вот, и всем нам то же было бы! Вот что делают Годуновы! Вот каково их царство!

При грабеже дворца была найдена восковая фигура ангела – образец для отливки золотых фигур для церкви Святая Святых, которую Борис намеревался воздвигнуть. Эта находка послужила поводом для возникновения в народе слухов о том, что Борис жив. Некоторые москвичи таскали восковую статую по улицам, крича: «Смотрите, вот что мы нашли в гробу Бориса вместо его тела!» Некоторые даже клялись, что видели Бориса сидящим в одном из подвалов. Нашлось немало других «очевидцев», уверявших, что царь, похоронив вместо себя статую, бежал – не то в Татарию, не то в Швецию, а вероятнее всего в Англию… Эти нелепые слухи настолько возбуждали людей, что в некоторых областях велся настоящий розыск «сбежавшего» царя и, поскольку всякое усердие вознаграждается, двух-трех Борисов действительно поймали.

Чтобы окончательно очистить оскверненный Борисом дворец, хотели разбить винные погреба, но Бельский умело пресек это намерение. Пользуясь уважением, которое оказывалось ему, как бывшему воспитателю царевича, он обратился к мучимой жаждой толпе:

– Так делать не годится, – теперь мы все разопьем, а приедет царь Дмитрий Иванович – и к столу ничего не будет: чем же царя угощать будем? А вы лучше ступайте в погреба немецких докторов, Борисовых любимцев: они нажились у Бориса, служа ему советчиками и наушниками на зло православным людям. Выпейте их вино, и добро их себе возьмите.

Так он припомнил немецким докторам свою выщипанную бороду. Толпа вломилась к ним на дворы, разнесла их дома и опустошила погреба. Бочки ставили стоймя, выбивали днище и черпали вино ладонями, шапками, сапогами – досыта, до беспамятства. В тот день опилось и умерло около ста человек.

После немцев накинулись на дома Борисовых родственников и любимцев – Годуновых, Сабуровых, Вельяминовых. Душ не губили, но грабили дотла. Погромы продолжались всю ночь. Под утро мертвецки пьяная Москва заснула тяжелым, темным сном.

На следующий день дума, посовещавшись, отправила в Тулу посольство, состоявшее из представителей высшей московской знати – князей Федора Ивановича Мстиславского, Василия Ивановича Шуйского с братьями, Дмитрием и Иваном, Ивана Михайловича Воротынского и Андрея Андреевича Телятевского. Они привезли Дмитрию повинную грамоту от лица патриарха Иова, всего освященного собора и разных чинов Московского государства. Одновременно с ними в Тулу приехали донские казаки во главе с атаманом Смагой Чертенским. Дмитрий, уважавший донцов за Кромы, нанес неслыханную обиду боярам тем, что первыми допустил к своей руке казаков; после этого он еще обратился к московским послам с довольно строгой речью, укоряя их за то, что они признали его позже простых русских людей. (Здесь мне остается только повторить вслед за Костомаровым и Валишевским, что Гришка Отрепьев вряд ли позволил бы себе такую выходку в подобных обстоятельствах. Поведение Дмитрия в Туле еще раз подтверждает его непоколебимую уверенность в своем праве и своей силе.)

Но, даже узнав о покорности столицы, Дмитрий не торопился ехать туда.