Царевич Дмитрий. Тайна жизни и смерти последнего Рюриковича. Марина Мнишек: исторический очерк

Утверждали, что как почти всякий прирожденный воин, царь был неравнодушен к женскому полу. Впрочем, в сообщениях современников, повествующих о его сластолюбии, трудно отделить правду от вымысла и далеко не «простодушной» клеветы. Так, говорили, что Михаил Молчанов, один из убийц Федора Годунова, за деньги доставлял в царскую баню девиц, которыми после Дмитрия пользовались Басманов и другие любимцы; один автор пишет о 30 девушках, забеременевших после посещения царской бани. Подобная осведомленность весьма сомнительна; эти сведения исходят от голландского купца Исаака Массы, непонятно каким образом проникнувшего в эту акушерскую тайну. Во всяком случае, ни в Польше, ни позже, во время похода и сидения в Путивле за Дмитрием не замечалось склонности к разврату.

Гораздо большую тень на Дмитрия бросает слух о том, что он взял себе в наложницы несчастную Ксению, дочь Бориса. По московским понятиям Ксения была девушкой редкой красоты: среднего роста, полнотела, румяна и кругла лицом, с черными глазами и длинными косами, которые свивались по плечам в трубы; «тело ее было словно из сливок», – говорит восторженный летописец, – «а брови ее сходились». Обладая прекрасным голосом, она приятно пела и, подобно брату, получила хорошее образование. Руководствуясь своими внешнеполитическими видами, Борис подыскивал ей иноземного жениха королевской крови. Сначала его выбор остановился на шведском принце Густаве, сыне короля Эрика, изгнанном из своей страны. Густав был чрезвычайно образованным человеком, разговаривал на русском, итальянском, немецком и французском языках и обладал недурными познаниями в химии, заслужив имя второго Парацельса. Годунов пригласил его в Россию, пообещав ему, как когда-то Грозный Магнусу, ливонское королевство; на деле он желал иметь при себя пугало для Сигизмунда III и герцога Карла Зюдерманладского. Брак с Ксенией должен был привязать скитальца к новой родине. Но Густав не согласился ни принять православие, чтобы жениться на дочери царя, ни расстаться со своей любовницей, которую привез с собой в Россию; затосковав по свободе, он во всеуслышание грозился поджечь Москву, если Борис не отпустит его из России. Рассерженный Годунов велел арестовать его, но затем смилостивился и выслал его в Углич, передав в его распоряжение доходы с этого города. (Густав пережил Бориса и пользовался большим расположением к себе со стороны Дмитрия.)

Вторым женихом Ксении был датский принц Иоганн, чей отец, король Христиан, соблазнился русско-датским союзом против Швеции. Иоганн был умный и воспитанный юноша; он полюбился Ксении. Но принца погубило русское гостеприимство. В Москве царского жениха ежедневно честили обедами, такими обильными, что после одного из них датский желудок принца не выдержал; Иоганн умер от переедания. Ксения была безутешна, и слезы на ее глазах, пишет летописец, делали ее красоту еще более неотразимой.

Смерть Иоганна случилась в 1602 году. Появление Дмитрия в Польше отвлекло внимание Бориса от устройства судьбы дочери, тем более что кончина датского принца как-то остудила любовный пыл других женихов. В 1605 году Ксения все еще была незамужней девкой. Как я уже отмечал, ходили слухи, что Дмитрий польстился на нее. По другим известиям, ее сразу после убийства матери и брата постригли в один из Владимирских монастырей под именем Ольги. Пушкин отвергал первое предположение. «Это ужасное обвинение не доказано, – писал он, – и я лично считаю своей священной обязанностью ему не верить». Полагаю, что это также долг всякого историка, не желающего прослыть за сплетника.

Бояре великодушно прощали царю и свободу торговли, и непоседливость, и адскую машину, и женщин, но не могли смириться с двумя вещами: любовью Дмитрия к иноземным обычаям и отсутствием в царе наружного, показного благочестия. Правда, предпочтение иностранному перед своим москвичам было уже не в диковинку – за время царствования Грозного и Годунова они постепенно свыклись с мыслью о том, что у западных еретиков есть чему поучиться. Зато неосторожные высказывания царя о дурном состоянии церковных дел вызывали у них шок. Богословское учение о Москве – третьем Риме, нанесшее немалый ущерб русской мысли и русской нравственности, привило московским людям совершенно дикарское чувство обособленности и исключительности; любое, даже самое благожелательное указание на недостатки церковной жизни и учреждений казалось им кощунственным посягательством на веру. Между тем Дмитрий, не стесняясь, говорил духовным и светским такие вещи:

– У вас в церкви только обряды, а смысл их от вас сокрыт; только в том видите благочестие, чтобы поститься, чествовать иконы и поклоняться мощам, а никакого понятия о существе веры не имеете, догматов не знаете. Ваши попы и архиереи – невежды, народ не учат. Вы лицемерно славитесь своим благочестием и считаете себя самым праведным народом в мире, называя себя новым Израилем, а живете не по-христиански, недостойны высокого о себе мнения: вы развратны, злобны, мало любите ближнего, мало расположены делать добро.