По завершении обряда все русские поклонились до земли новой царице, а поляки скатали ковер, на котором стояли Власьев и Марина, и заставили посла выкупить его за 100 червонцев – это была плата за обряд. Все перешли в другую комнату, где были накрыты столы. Здесь Власьев зачитал реестр подарков невесте: первым в списке стоял образ Св. Троицы в дорогом окладе от царицы Марфы, затем шли 29 номеров царских подарков, которые посольские дворяне поочередно ставили перед Мариной. Свадебные дары Дмитрия были один великолепнее другого: малиновый венецианский бархат, турецкие атласные материи; золотая и серебряная парча, 125 фунтов жемчуга и разные затейливые вещицы. Последние особенно поразили поляков своей искусной работой. Всеобщее восхищение вызвали золотые часы в виде слона с башней на спине, которые выделывали «штуки московского обычая»: из башни появлялись фигурки с бубнами, флейтами и трубами и играли так громко, что совершенно оглушили присутствовавших в зале гостей. Также привлекали внимание золотой корабль со снастями из ниток жемчуга и бриллиантов, плывущий по серебряным волнам; золотой вол, внутри которого можно было хранить предметы домашнего туалета; сделанный в виде птицы сосуд из дорогого камня, на верху которого находился золотой олень с коралловыми ногами, с сидящим на нем серебряным человеком. Хороши были серебряный пеликан, пронзавший клювом свое сердце, чтобы собственной кровью накормить птенцов; золотой павлин с распущенным хвостом, перья которого шевелились, как у живой птицы; запонка с жемчужиной величиной с небольшое яблоко, а также перстни, золотые, серебряные и коралловые чарки, золотое перо и усеянные алмазами нательные крестики.
– Вот истинно царские подарки! – таково было единодушное заключение изумленных зрителей.
Вслед за этим невесте были вручены подарки от самого Власьева: персидский ковер с вытканными золотыми фигурами, меха и проч.
Наконец начался пир. За королевский стол, справа от Сигизмунда, села Марина, слева – королевич Владислав и королева Анна; за столом напротив разместились нунций Рангони и кардинал Мацеиовский. Власьев ломался и ни за что не хотел занять свое место рядом с Мариной, говоря, что он недостоин обедать с царскими особами и что боится этим навлечь на себя царский гнев, так как в посольском наказе не было предусмотрено, как должен себя вести посол в этом случае. Поляки насилу убедили его, что он сядет с королем не как посол, а как представитель царской особы. Все же Власьев не притронулся ни к одному блюду и сидел как деревянный, чтобы случайно не коснуться платья Марины (дочь воеводы тоже ничего не ела, но не от стеснения, а от волнения). На вопрос Сигизмунда, почему он ничего не ест, посол ответил:
– Негоже холопу есть с государями.
Мнишек вновь напомнил ему, что он представляет особу царя, на что Власьев сказал:
– Благодарю его величество короля, что меня угощает во имя моего государя, но мне не пристало есть за столом такого великого государя, короля польского, и ее милости, королевы шведской. Я и тем доволен, что смотрю на обед таких высоких особ!
Полякам поведение московского посла показалось диким и чересчур раболепным. Между тем упорство Власьева объяснялось тем, что он таким своеобразным способом протестовал против нарочитого унижения своего государя со стороны короля. Дело было в том, что кушанья ему и Марине подавались на серебряных блюдах, а Сигизмунду и членам его семьи – на золотых. Впрочем, Власьев не отказался выпить за здоровье короля, Марины, царя и – за свое собственное.
В продолжение всего обеда слух пирующих услаждал оркестр из 40 музыкантов. После десерта начались танцы. Первыми для разогрева остальных «учинили пляц» коронный и литовский маршалки двора; гости не замедлили присоединиться к ним. Король прошелся с Мариной один тур и предложил Власьеву сменить его. Посол вновь счел это чересчур лестным для себя, и вместо него второй тур с Мариной танцевал королевич Владислав, а третий – ее отец. Невеста в этот день очаровала всех своей грацией.
Протанцевав с дочерью, Мнишек подвел ее за руку к королю и сказал:
– Марина, пади к ногам его величества короля, государя нашего милостивого, твоего благодетеля, и благодари его за великие благодеяния.
Она послушно встала на колени. Король учтиво поднял ее и обратился к ней с речью, в которой елейные выражения служили лишь оболочкой для политических внушений: