Царица Армянская

— Войне покровительствует богиня-прелюбодейка, она меняет на дню

десяток мужчин. У меня один бог, Каранни — имя ему!.. В каждой победе

заложено зерно гибели!..

— А что бы ты сказала, если Мурсилис запросил бы у меня мира?

— Это было бы угодно и богам. Всякое примирение есть обретение

друзей. Достойное перемирие равнозначно победе, одержанной в честном бою.

Если такое разумно и полезно, боги благословят тебя! Вот что сказала бы я.

— Но неужели Мурсилис способен забыть весь причиненный ему урон? Я же

разрушил его Верхнюю провинцию, многие крупные города и поселения! А люди,

а скот? И полей сколько мы истоптали, сколько посевов сгубили!.. Неужели

он все это проглотит?..

— Может, попытаться?!.

Каранни обнял Нуар:

— Ты ангел мира, я это знаю! У тебя одна забота: безопасность твоей

царицы. И это радует меня. Но есть и другие обстоятельства, моя Нуар, свет

души моей!.. Однако не лучше ли хоть на миг забыть про все и отдаться друг

другу? Я хочу, чтоб ты спела мне, а?

— Сейчас? — удивилась Нуар. — В такую позднюю пору?

— А ты тихонько. Чтоб мне одному только было слышно. Не то бог

зависти проснется и выкрадет у меня мою дорогую! Ну, пой!..

Нуар коснулась струн и тихо запела. Она пела о доброй богине Энлил и

ее супруге Зиусудре, о том, как богиня предрекла потоп и погибель людскую,

как велела супругу, чтоб строил ковчег и спасался, пока не все на земле

затоплено, как Зиусудра построил ковчег, забрался в него и проплавал ровно

двадцать дней, пока достиг наконец вершины горы Масис и тем спасся, а от

него уж потом повелось человечество...

От звуков лютни, от голоса Нуар в шатре воцарился необычайный покой,

словно сон и дурман одолели Каранни. В жертвенной чаше курился ладан.

— Ты источаешь куда более приятный аромат, — сказал царевич, нежно

гладя волосы Нуар, — чем богоданный ладан. Радость моя ненаглядная!

Нуар испуганно вздрогнула.

— Не произноси таких речей, мое божество. Не гневи всевышних. Они

грозны и мстительны. Это особенно опасно сейчас, когда ты на войне!..

Было уже за полночь. Каранни вышел из шатра и направился в

расположение войска. Никто из воинов не спал. Заняв свои позиции, ждали

сигнала к выступлению.

* * *

Арбок Перч потянул за полу своего рыжего земляка.

— Что, пора? — встрепенулся рыжий.

— Пора.

— Да помогут нам боги!..

Войско поднялось и сомкнутым строем двинулось вперед.

Итак, в ночной бой!..

Костры остались пылать, чтобы враг не насторожился...

Шли в строго указанном направлении. Вскоре сотня Арбок Перча уже была

у расположения врага. И тут ему вдруг почудилось, что он слышит знакомую

мелодию, ту самую, что часто струилась из-под пальцев Нуар, наигрывающей

на своей лютне... О память! Зачем она так часто и некстати напоминает о

той, которая давно уже в такой дали от него?

Арбок Перч снял с себя тяжелый щит, ухватил его левой рукой, а правой

вырвал меч из ножен.

Армянское воинство зажало в полукольцо лагерь противника.

— Бей! — разнеслось окрест.

— Бей!..

Армянские полки внезапным ударом атаковали тьму-тьмущую хеттского

войска.

Объятое ночной истомой поле вдруг ожило и загремело.

Войско Мурсилиса не сразу сумело опомниться и дать ответный бой.

Только к рассвету хетты пришли в себя и смогли дать отпор.

Большою кровью залито начало дня...

— Тебе не кажется, божественный, что Каранни идет к своей погибели? —

спросила Мари-Луйс у Мурсилиса.

— Кажется, так, — ответил царь. — Думаю, что еще до полудня все его

надежды и притязания рухнут. Я владею твоим телом, а это значит, что и

жизнь твоего супруга тоже в моих руках. Скоро его отцу придется оплакивать

сына.

— Будь тверд, будь уверен в себе, о солнце мое, о царь мой!

— Я очень тверд, очень уверен в себе и уверен в покровительстве моих

богов, в моем войске, которое куда многочисленнее и мощнее, чем у

молокососа Каранни!..

Мурсилис поцеловал руку Мари-Луйс и добавил:

— Мне надо идти. А ты, дорогая, молись, чтобы мне сопутствовала

удача.

— Непременно, царь-солнце! Я верю, что недалек час моей радости!

Удачи тебе!..

Мурсилис вышел.

Мари-Луйс тут же смыла след его поцелуя со своей руки и внутренне

позлорадствовала над чванливой самоуверенностью хеттского царя...

Армянское войско тем временем готовилось к новому удару по врагу.

Рабы на плечах перенесли шатер Каранни, хотели поставить его там, где

сейчас стоял царевич, на невысоком холме, но Каранни стеганул плетью

впереди идущего и крикнул:

— Кто велел тебе перенести сюда шатер?

Тот, взвыв от боли, с трудом произнес:

— Каш Бихуни, государь мой, Каш Бихуни велел.

— Убрать немедленно! Я здесь для того, чтобы воевать, а не

отсиживаться в шатре!

Приказ был исполнен в мгновение.

Расположенные на виду друг у друга армянское и хеттское войска,

словно сговорившись, одновременно опустились на колени, вознося молитвы

каждое своим божествам.

— А что, если сейчас ударить по врагу, пока там все забылись в

молитве? — спросил родоначальник Татана, почти постоянно находящийся рядом

с престолонаследником.

— Это невозможно. Наши воины тоже молятся.