Царица Армянская

Среди людей на площади рассеялись храмовые жрецы. Они гундосили свои

заклинания, молили смерть, чтоб, унеся их царя, она впредь обходила бы

стороной всех армян.

— Царь наш Уганна был справедлив! — твердили и жрецы, и толпа. —

Предки его тысячелетия жили в горах, там, где гнездятся орлы. А мать его

понесла от вод великого Евфрата. Когда новорожденный появился на свет, его

колыбелью стала купель из камня, а вскормлен он был орлиными яйцами!..

Шестеро рабов несли к храму носилки, на которых восседал великий жрец

Арванд Бихуни. Увидев это шествие, Каш Бихуни выплюнул изо рта

недожеванные бобы.

Похоронная процессия вышла из храма Мажан-Арамазда. И впереди, и

замыкая ее, шли сотни жрецов. Все они трубили в рожки, а жрицы стенали,

плакали, что-то выкрикивали. С ними голосили и горожанки.

Овдовевшие жены царя Уганны, которых было много, шли за катафалком

простоволосые, растерзанные. За ними следовали наемные плясуньи и

плакальщицы.

Обряд погребения начался ритуальным песнопением и плясками. Затем

приближенные почившего царя мужчины обрезали свои бороды и в кровь себя

исцарапали. А великий жрец тем временем возносил молитвы и, причитая, все

поминал жизнь и деяния Уганны.

Царевы слуги подносили людям вино. Каждый отпивал один-два глотка...

В выложенной камнем усыпальнице стояла колесница.

Каранни с грустью взглянул туда. Страшно подумать: отец уходит

навсегда.

Жрецы окурили маслами и ладаном усыпальницу, затем осадили на колени

коней, впряженных в последнюю земную колесницу царя, и всадили им ножи в

голову.

Сделав все это, они сняли забальзамированное тело покойного и

опустили на колесницу в усыпальнице. Жрецы посыпали его сухим красноземом

и покропили священной водой. Царевы жены, обрезав волосы, положили их на

грудь умершего. Все оружие царя Уганны, кроме его боевого щита, уложили

вокруг колесницы. А щит и серьги царя вручили сыну Каранни на памятное

хранение.

— О государь наш! Избранник богов! — заголосил Арванд Бихуни. — О

великий царь Уганна, возвернись! Возвернись к нам!

Вдовы истошно выли, в кровь царапали руки и лица.

Но вот усыпальницу накрыли большой плитой тесаного, резного камня.

Великий жрец шепнул на ухо Мари-Луйс:

— Позволь хоть одну из вдов принести в жертву! Хоть одну,

божественная? Ведь так принято!..

— Запрещаю! — решительно и строго сказала царица. — Слышишь,

запрещаю!

— Разреши принести себя в жертву той, которая захочет этого

добровольно, божественная! Сделай милость!

— Запрещаю!!!

— Ну, хоть раба можно?..

Мари-Луйс так взглянула на великого жреца, что он наконец испуганно

попятился назад.

Царевы жены раздали всем ритуальные сладкие лепешки и снова принялись

стенать и причитать.

Жрецы зарезали жертвенных козлят.

Когда обряд погребения был завершен, Арванд Бихуни, обращаясь к

царице, сказал:

— А теперь, божественная, назови, кому из жрецов ты поручаешь быть

хранителем царской усыпальницы.

Мари-Луйс вздрогнула от неожиданности. Деваться было некуда,

собравшись с силами, царица проговорила:

— Жрецом-хранителем царской усыпальницы объявляю астролога

Таги-Усака. — Тяжело вздохнув, она добавила: — Пора уже ему целиком

посвятить себя служению богам и общению со звездами.

Арванд Бихуни с опаской сказал:

— Божественная, но Таги-Усак ведь не обращен в жречество?..

— Все в нашей воле. Не обращен, так обрати!

Мари-Луйс явно торжествовала, что приняла такое решение.

Таги-Усак молча проглотил слюну. Она была горькой.

Солнце село. Все разошлись.

Вечером Мари-Луйс вошла в спальню Каранни. В руках у нее была золотая

царская корона, усыпанная алмазами.

— Прими, царь мой, корону своего отца, знак величия и власти!

Мари-Луйс опустилась на колени, протянула ему корону и добавила:

— Прими, Каранни, царь армянский!

Он приподнял руку:

— Неужели у моей жены нет для меня более дорогого дара, чем эта

неодушевленная красота?

— Прими корону, Каранни! — твердо сказала. — Больше мне нечем тебя

одарить.

Каранни взял у нее корону.

Царица ничем не обнаружила своей душевной боли: все как бы так и

должно было быть.

Она вышла. И почти у самой двери столкнулась с хмурым, уже обритым

Таги-Усаком.

— И ты теперь тоже умер для меня, Таги-Усак, — сказала Мари-Луйс,

тяжело вздохнув. — Как много в моем окружении живых трупов!..

Таги-Усак покорно опустил перед ней голову. Он давно ждал от

Мари-Луйс любой жестокости по отношению к себе, вплоть до убиения. Но

такого — что обратит его в жрецы — не предполагал.

Не поднимая головы, Таги-Усак тихо, чуть внятно проговорил:

— Желаю тебе обрести успокоение, мое божество! Свет моей души угас.

Истаяли свечи, светившие мне...

Мари-Луйс ощутила вдруг тайный страх. Вчера еще мужественный и

прекрасный, в этой новой для него хламиде Таги-Усак казался сейчас чем-то

средним между мужчиной и женщиной. Обритый череп выкрашен, на лице ни

волоска.

— Каков будет конец, Таги-Усак? Что произойдет завтра?

— Завтра — это сегодня. Должное уже свершилось.

Царица задрожала от негодования.