Царский изгнанник

– Молчите, встаньте и слушайте, пока кто-нибудь не пришел сюда. До сих пор я скрыл эту гнусную тайну ото всех; даже жена моя еще ничего не знает: она пошла кормить Елену (с позволения сказать, как вы пишете) и уже не придет сюда до вашего отъезда; но моя мать может прийти всякую минуту, и если она застанет вас на коленях, то я должен буду рассказать ей все. Садитесь. Анна Павловна, вероятно, читала и донос ваш и ответ на него… Если не читала, то вот копия с этого ответа. При Пете тоже можно говорить откровенно: он, как видите, только хлопает глазами, ничего не понимая, и, кажется, сейчас опять заснет… Садитесь, повторяю вам.

Сумароков сел на кончик стула. Седые, взъерошенные усы его обрисовались неловкой, неестественной, кривой улыбкой и серые растерявшиеся глаза начали перебегать от Пети на жену, от жены – на дверь.

– Если б вы могли еще вредить моему деду или кому-нибудь из нас, – продолжал князь Михаил, – то я, разумеется, счел бы долгом принять против вас предосторожности и прочесть ваш донос всему нашему семейству, но теперь это было бы бесполезным мщением: перемена, происшедшая в нашем положении, произвела, как я вижу, перемену и в вашем взгляде на взаимные наши отношения: теперь, вы полагаете, что лестью вы выиграете вернее, чем интригами, и как скоро, как беззастенчиво сумели вы перейти от грубого тона, с которым вы приняли меня давеча, к раболепству, которое видно теперь во всяком вашем движении! Но не бойтесь: мстить я вам за давешний ваш прием не буду; а за донос – вот единственное мое мщение: я вам прочту его вслух. Мне любопытно посмотреть на вашу мину во время этого чтения.

Князь Михаил начал читать громко, внятно, останавливаясь на самых подлых местах доноса, чтобы взглянуть на мины слушателей. Лицо Анны Павловны при этих самых подлых местах

казалось сконфуженным; но Спиридон Панкратьевич чем больше продолжалось чтение, тем смотрел бодрее; он знал, что князь Михаил Алексеевич не изменит своему слову и что все мщение его ограничится этими пустяками. В двух местах, однако, а именно там, где сказано, что княгиня Мария Исаевна дурная женщина, и особенно там, где испрашивается указ подвергнуть князя Василия Васильевича допросу, автор доноса счел полезным изобразить раскаяние: он начал отрывисто всхлипывать, как будто икает, и громко сморкаться, как будто от насморка, но князь Михаил попросил его сидеть потише, и икота и насморк прекратились.

По окончании чтения князь Михаил смял в комок лежащие перед ним бумаги и бросил их в только что истопившийся и покрывающийся пеплом камин. Пламя живо охватило свою жертву и погасло, истребив меньше чем в полминуты плоды трехмесячных трудов Спиридона Панкратьевича.

– Теперь, – сказал князь Михаил, – можем продолжать наш давешний разговор о Пете: вы говорили, что желаете оба поместить его в Киль, к герцогине Гольштейнской.

– Как, ваше сиятельство, – сказала Анна Павловна, непритворно удивленная таким великодушием, – неужели это была не шутка? Неужели после поступка Спиридош… моего мужа, вы согласитесь заботиться о помещении нашего сына?

– Я сказал, что не хочу мстить вашему мужу, тем меньше захочу я мстить вашему сыну, который, вероятно, не участвовал в написании доноса… Подойди ко мне, Петя, – сказал князь Михаил дремлющему на диване мальчику.

Петя, не совсем еще проспавшийся от наливки, начал вытягиваться, раза три зевнул и, переваливаясь с бока на бок, подошел к князю Михаилу.

– Хочешь ли, – спросил он у Пети, – ехать со мной в немецкую страну и поступить там в ученье?

– Хо-о-чу! – отвечал Петя.

– И тебе не жаль расстаться с отцом и матерью?

– Мамку жаль маненько, а тятеньку чаво жалеть! Он больно зороват. Все дярется; вот и давя ударил меня ногой по…

– Это он так, спросонья говорит, ваше сиятельство, – прервал Спиридон Панкратьевич, – я, конечно, иногда употребляю с ним благоразумную строгость, без этого нельзя, хочу, чтоб он рос честн…

– Я это уже слышал, но не в этом дело, – отвечал князь Михаил, – я замечаю, что он научит молодых герцогов не самому изящному русскому языку; ну, да это не беда: учитель будет поправлять их. В июле или в августе я опять еду за границу; в начале июля, следовательно, надо, чтоб Петя был в Петербурге, не то ваканция займется.

– Непременно будет, ваше сиятельство, – сказала Анна Павловна. – Я сама доставлю его. Как благодарить нам..

– Никак… прощайте. Я очень устал с дороги и хочу спать.

Сумароковы встали и, прощаясь, продолжали кланяться и рассыпаться в благодарениях. В это время княгиня Марфа, бледная, испуганная, вбежала в залу.

Князь Михаил вместе с женой побежал наверх. Сумароковы уехали.