Царский изгнанник

– Знаю, что не об нас, Марфа, – отвечал князь Василий Васильевич, – мне самому только в эту минуту пришло в голову применить твои слова к нам. Отец Савватий тоже не мог принять их на свой счет…

– Княгиня Марфа Максимовна, – сказал отец Савватий, – если б тебе было не восемнадцать лет, то ты бы не брала на себя решать, какие старики нужны на земле и какие не нужны; ты предоставила бы это провидению Божьему: оно одно безошибочно судит, кому пора отдохнуть и кому надо еще поработать… Если б ты хоть немножко знала жизнь, княгиня Марфа Максимовна, ты не считала бы ее лучшим даром Божиим и так горько не завидовала бы тем, кого Бог надолго оставляет в этой юдоли скорби и плача. Суди по самой себе: при теперешнем настроении твоего духа, не считала ли бы ты себя счастливой, если б ты умерла семнадцать лет тому назад?

– Разумеется, это было бы для меня большое счастье, даже теперь я была бы рада…

– Ты говоришь, «разумеется», а между тем ты переживаешь свою первую, может быть, свою единственную скорбь… А спроси у деда твоего, спроси у меня, у любого из этих ненужных стариков, собравшихся из любви к тебе помолиться за твою дочку, спроси, сколько мы на нашем веку перенесли таких скорбей, как твоя теперешняя, от которой ты рада бы умереть хоть сейчас же. Однако мы живем, переживаем все и всех; не успеем иногда порадоваться рождению младенца, как нам приходится, – как теперь, – плакать над его могилой. Мы живем и все больше и больше втягиваемся в жизнь, сожалея, что не умерли прежде и боясь умереть теперь… Видала ль ты, княгиня Марфа Максимовна, как иногда на Пасху выпадет снег и как этот чистый, белый снег покроет глыбы старого, зимнего снега?

– Видала, – машинально отвечала Марфочка.

– Заметила ли ты, – продолжал отец Савватий, – что тогда, при утреннем морозе, зима, кажется, снова установилась, но вот взошло весеннее солнце, и новый чистый снег тут же пропал бесследно, а старые глыбы залежались где-нибудь в углу, смешались с грязью, покрылись ледяной корой и долго, долго не тают.

– Ты говоришь, что рада бы умереть сейчас же, Марфа, – сказал князь Василий Васильевич, – да, наше собственное горе делает нас безжалостными к горю других! Счастливы, конечно, младенцы, умирающие, как твоя Еленка, не имея никакого понятия о смерти; легко умирается и в твои годы, когда не имеешь ни больших грехов, ни большого страха суда Божьего; а каково было бы нам всем потерять тебя, Марфа? Каково мне было бы пережить еще это последнее горе и не иметь впереди никакого утешения, кроме той же самой смерти, но с ответственностью – и какой ответственностью – за долголетнюю жизнь?..

– Дедушка, я не умру. Я совсем не желаю умереть, – отвечала Марфа, – я совсем не то хотела сказать, дедушка, мне очень жаль Еленку. – Нагнувшись на плечо деда, Марфа судорожно зарыдала.

Княгиня Мария Исаевна подошла к отцу Савватию и шепнула, что причет приехал. Иеромонах встал и начал облачаться.

– Как! Неужели уже отпевать! – сказала Марфа. – Можно бы погодить немножко, может быть, князь Михаил придет на панихиду…

– Марфа, – продолжал князь Василий Васильевич, – когда твоя Еленка была жива, мне часто хотелось спросить тебя, но я боялся огорчить тебя этим вопросом, что если б тебе предоставили выбрать или чтобы она умерла сейчас же, или чтоб через двадцать лет она сделалась такой, как, например, Серафима Ивановна Квашнина. Что бы ты выбрала?

Марфа не отвечала ничего, может быть не услышав и, во всяком случае, не поняв вопроса деда; глаза ее были устремлены на гробик Елены, к которой в это время Агафья Петровна подводила прикладывать своих детей.

– Или, – продолжал князь Василий Васильевич, – если б тебе предложили выбрать, чтоб твоя дочь умерла теперь или чтоб она через пятнадцать лет вышла за недоброго человека, который мучил бы ее и сделал бы несчастливой на всю жизнь. Что бы ты избрала? Кому бы отдала ты свою дочь: Богу или недоброму человеку?

– Дедушка, не спрашивайте этого. Если бы Еленка со временем была несчастлива, я бы утешала ее, и это для нас было бы почти счастье. Что бы ни было, дедушка, что ни суждено в будущем, а я не могла бы согласиться на смерть Еленки: мать не может согласиться на смерть дочери. У меня всегда была одна молитва к Богу: «Боже мой! Сохрани мою Еленку. Боже мой! Не отнимай ее у меня. Боже мой! Сжалься над несчастной матерью; сделай, чтоб дочь моя была жива!

– Дочь твоя жива, ей-богу жива! – закричала Агафья Петровна, проворно сняв с себя шубу и накинув ее на гробик. – Матушка княгинюшка! Пальчик-ать у нее на ручонке пошевельнулся! С моим Ванькой то же самое было: это не смерть – это младенческа!

– Что ты говоришь, сумасшедшая! – сказал Агафье князь Василий Васильевич. – Смотри, ты убила ее…

Действительно, при первых словах Агафьи Марфочка вскочила, подбежала к гробику и замертво упала у ног оживающей дочери.