Царство и священство

Земский собор, сформированный на основе самого широкого народного представительства, рассмотрел проект Уложения, источниками которого выступили церковные книги, законы и правовые народные обычаи: правила св. Апостолов и св. Отцов, византийские законы, известные по Кормчей и другим номоканонам, старые судебники, уставы прежних государей Российских, «Стоглав», узаконения царя Михаила Федоровича, судебные приговоры, «Литовский Статут» 1588 г. и т. д.[639] Разделенное на 25 глав Уложение включило в свое содержание нормы практически из всех областей народной и государственной жизни: относительно уголовных преступлений, государственной службы, суда, гражданских договоров, третейского суда, о вотчинах, пошлинах и т. д.[640]

А вскоре, в 1653 г., был принят новый законодательный акт в части церковной службы и церковного быта – «Кормчая» Алексея Михайловича, куда вошли: сказания о семи Вселенских Соборах, «Номоканон» патриарха Фотия, Апостольские правила, правила Вселенских и Поместных соборов, правила Святых отец и Учителей Церкви[641]. Как видно, государственная поддержка Церкви в виде издания верховной властью соответствующих актов, регулирующих церковный быт и обряд, являлось естественным следствием воцерковления Русского государства и пребывания нашего отечественного права в своей нравственной купели – Православии.

V

Заканчивая разговор о национальных основах права на примере нашего отечественного правоведения, следует обратить внимание на некоторые весьма серьезные претензии по его существу, положившие миф о слабом русском правосознании и о правовом нигилизме русского народа. Представляется, что их можно разделить на две группы по характеру высказываемых критических замечаний.

В первую очередь это касается отчасти справедливого суждения о том, что право, закон, никогда не играло в русской жизни безальтернативного значения регулятора общественных отношений, а его появление в жизни неизменно сопровождалось попытками обойти его со стороны самых различных по социальному статусу групп населения[642]. По-видимому, отсюда и рождается известная поговорка: «Суровость российских законов смягчается необязательностью их исполнения».

Очевидно, что в основе такой оценки нашей русской истории и правовой культуры лежит качественно иное видение соотношения между законом и обычаем и местом закона в общенародной жизни. Как только утрачивается христианское понимание идеи общественного служения, так сразу же возникает идея «личных прав» как неких священных свобод, которыми человек от рождения наделен и за которые следует бороться. Вследствие этого закон воспринимается как нечто чужое в своей основе, связывающее собой вся и все, индифферентное национальным традициям и основам быта. Такой закон совершенно чужд православному восприятию мира, и требования «подняться до закона», до «понимания права», до «цивилизации» выглядят нелепо в отношении наших национальных традиций.

Христианин не строит правовой идеал, ему гораздо ближе и понятнее стремление дойти до Царствия Божьего, жить по правде

и в мире со всеми остальными людьми. Именно эта идея – отказ от рационального права, источником которого является взятая сама по себе верховная власть, – получила распространение в среде славянофилов, чьи убеждения на этот счет зачастую подвергались весьма жесткой и несправедливой критике. Вот очень характерный пример.

По мнению русского правоведа А.Д. Градовского (1841–1889), ошибка заключается в том, что славянофилы не только отрицают западные формы, но и необходимость юридических форм вообще. «Их политическое учение есть теория юридически бесформенного государства», – пишет он[643]. Но разве А.С. Хомяков, Д.А. Хомяков, И.С. Аксаков не интересовались вопросами права? Разве они напрямую отказывали ему в существовании и звали к анархизму? Но ведь именно анархизм получается при желании построить юридически бесформенное общество. Напротив, А.С. Хомяков весьма интересно рассматривал вопрос об организации судопроизводства и роли третейских судов в России, придавая большое значение скорейшему и справедливому рассмотрению гражданских дел в судах. Другое дело, что, по его мнению, суд должен в основе своей стремиться примирить спорящие стороны, открыв возможности им участвовать в этом процессе и склоняя их решать дело «по совести»[644].