Царство и священство

Для мирного сосуществования (как минимум) уже не требуется отказ от национальных традиций и выработка единых принципов организации правопорядка, как это предлагается представителями правового экуменизма. Говорить о «национальной ограниченности» как преграде на пути воссоединения человечества под единой нравственностью становится просто нелепо. Именно единство нравственного начала и предполагает возможность этого соединения при сохранении индивидуальных черт каждого народа, т. е. путем становления у них своего национального права.

Напротив, указанная конструкция начинает испытывать кризис в любых случаях, когда нравственное начало ослабляется в сознании народа, занимает подчиненное положение сравнительно с другими элементами (закон, обычай). Национальное начало начинает выискивать свое обоснование в материальных критериях, что в конечном счете обращается вскоре против него самого. Национальное сознание разрушается, принимает уродливые формы, и ему на смену приходит уверенность в необходимости упразднения всего национального, которое воспринимается только и исключительно в качестве негативного явления. Но искусственный преемник национальной культуры –

интернациональное общение может быть пробуждено к активной жизни лишь путем отказа от нравственного абсолюта, которому противополагается субъективная и преходящая нравственность.

Значение закона как писаного правового акта государства принимает доминирующее положение, но сам закон все более и более погрязает в абстракциях и формализме, где примат голой силы и принудительности подчиняет себе остатки нравственного начала и народного обычая. Совершенно очевидно, что закон государственный может лишь предостерегать от греха (в том числе совершения несправедливости по отношению к другому лицу), обличать согрешившего и осуждать его, но он не дает силы для того, чтобы «расторгнуть узы этого рабства, не преподает средства загладить содеянные беззакония»[624].

Закон интересуется лишь внешней формой поведения, не рассматривая вопрос: почему

человек не нарушает полагаемых им запретов. Какое чувство влекло его: страх, ненависть, обман, лицемерие, незнание, личная совесть? Закон зачастую слеп, всегда формален, всегда слишком абстрактен, чтобы уловить столь тонкие душевные переживания личности. На пути к правовому идеалу закон все более принимает антинародные черты и как бы находится вне сферы народной жизни, распространяя свое действие только на отдельные группы населения. Едва ли в подобных случаях можно говорить о развитом правосознании граждан и правовой культуре. Скорее, это начало деградации права.

IV

Обращаясь к русскому праву, как оно сформировалось на протяжении многих веков нашей истории, мы без труда обнаружим в нем все главные христианские культурные начала и присущее именно христианству соотношение между нравственностью, правом и обычаем. Великая творческая сила общества, по выражению известного историка русского права В.И. Сергеевича (1823–1910), обычай, представляла собой согласное нравственное убеждение народа, проживающего на территории России, о том, каким образом следует поступать в тех или иных ситуациях. Его роль так велика, что в начале собирания Руси под властью одного князя, когда уже появляются первые государственные законы в виде княжеских правовых актов, обычаи как источники права фигурируют рядом с ними. Более того, нередко в юридических памятниках закон либо отождествляется

с обычаем, либо эти термины указываются как слова-синонимы. Встречаются примеры, когда давние традиции и предания именуются «законами отец»[625].

Принятие Русью христианства приводит к некоторому изменению этого согласия, когда перед верховной властью встала задача не только обеспечить единое правовое пространство всего государства, но и освободиться от языческих традиций, шедших вразрез с правилами христианской нравственности. Поэтому наряду с законодательными актами князей (княжескими уставами и грамотами) самое широкое распространение получают церковные номоканоны – сборники византийского права, содержащие в себе как церковные канонические правила, так и законы светской власти.

Медленно, очень медленно, по оценкам исследователей, новое право проводилось в жизнь, не подменяя и не уничтожая механически древние обычаи, а сливаясь с ними, порождало новые, органичные. Византийское право изменялось и толковалось с учетом местных обычаев и в течение длительной практики приспосабливалось под нашу русскую действительность. В результате рецепции византийского права получилась особое византийско-русское право, вобравшее в себя как чистоту христианских догматов, так и особенности нашего национального быта[626]. По-видимому, необходимость издания каких-то самостоятельных крупных актов в то время не вызывалась необходимостью, и даже светские суды, а не только церковные старались применять в своей практике номоканоны.