Царство и священство

Это нисколько не умаляет высокого значения закона – ведь именно он утверждает перечень запрещенных поступков, т. е. преступлений. И следующие слова апостола Павла звучат уже, как ода закону: «Неужели от закона грех? Никак. Но я не иначе узнал грех, как посредством закона» (Рим. 7: 7).

Тайну отношения закона к Евангелию тонко раскрыл западный богослов Карл Барт (1886–1968). Закон должен следовать за обетованием, справедливо полагал он, «закон не был бы законом, если бы он не был укрыт и заперт в ковчеге Завета. И Евангелие тоже только тогда Евангелие, когда закон укрыт и заперт в нем, как в ковчеге Завета. Евангелие не есть закон, как и закон не есть Евангелие; но поскольку закон можно понять в Евангелии, от Евангелия и к Евангелию, то, чтобы знать, что такое закон, мы должны в первую очередь знать Евангелие, и не наоборот». И, наконец, главный вывод, рельефно выделяющий органичность связи права и Божественной справедливости: «Противопоставление Евангелия и закона означает, согласно Писанию, двойственность. Оно может также означать спор. Но больше чем, их двойственность и спор, есть их мир в одном Слове Отца»

[661].

Кроме того, своим грозным оружием – угрозой наказания закон заставляет человека отворачиваться от преступления хотя бы из-за страха телесного наказания или грядущей несвободы. Это было известно уже в древности. Как писал Платон (428–347 до Р. Х.), «каждому, кто несет наказание, предстоит, если он наказан правильно, либо сделаться лучше и таким образом извлечь пользу для себя, либо стать примером для остальных, чтобы лучше сделались они, видя его муки и исполнившись страха»[662].

То, что закон совести (т. е. мораль) и право сами по себе не могут стать абсолютной преградой человеческому эгоизму, свидетельствует хотя бы состояние римского общества времен ранней Империи на фоне совершенного римского права. Чревоугодие, плотские развлечения, мужеложство, скотоложство, блуд, убийство ради развлечения стали визитной карточкой римлян. Да, с технической стороны римское право находилось уже тогда на недосягаемой высоте. Но с нравственной стороны, без знания абсолютной справедливости, оно деградировало

, утратив закон совести. Очень художественно определил это состояние В.В. Розанов (1856–1919), который писал: «В истории право наиболее страшно было у римского народа, самого совершенного в понимании права: здесь рабов крошили на говядину, которой откармливали рыбу в прудах»[663].

Когда свет Евангелия не поступает в душу человека, когда совесть лишается своего естественного источника, она почти не слышна. Ее голос, звонко обличающий даже язычника, легко может быть заглушен непристойными желаниями и эгоцентризмом человеческой гордыни. Ведь не зря же, желая описать человека в самых мрачных тонах, о нем говорят, что «он совесть потерял».

Но когда мораль отлучается от высшей справедливости, то и закон быстро деградирует – ведь он утрачивает основу своего бытия. Процесс нравственной деградации конкретного человека и общества в целом совершается тем интенсивнее, чем в большей неестественной изоляции от высшей справедливости закон совести пребывает. И, разумеется, наоборот.

Почти 2 тысячи лет тому назад апостол Павел писал о состоянии современного ему общества: «Они заменили истину ложью, и поклонялись, и служили твари вместо Творца. И как они не заботились иметь Бога в разуме (обратим внимание на этот тезис. – А.В.), то они исполнены всякой неправды, блуда, лукавства, корыстолюбия, злобы, зависти, убийства, распрей, обмана, злонравия, злоречивы, клеветники, обидчики, горды, изобретательны на зло, непослушны родителям, непримиримы, немилостивы, безрассудны» (Рим. 1: 28–31).

Попытка заменить веру знанием, Бога – человеком, справедливость – общественной моралью, сотворенной под «век сей», оказалась, как и можно было предполагать заранее, обреченной на провал. Один автор называет светское право «евангелием здравого смысла»; оно не склонно к жалости, не располагает к любви, не облагораживает человека, не создает основы для гармонии общественных отношений. Так было раньше, но так же, увы, выглядит ситуация и сегодня[664]

.

Например, некогда закон требовал от детей почитания родителей, а в нынешнее, свободное от христианской нравственности время, может (и так было!) требовать доносить на них. Ранее закон запрещал убийство, но он может легализовать его в виде эвтаназии, например. Сегодня мужеложство и вообще однополые «браки» лишь разрешаются некоторыми государствами, а завтра с небывалой легкостью они могут быть обязаны в качестве единственно допустимых «семейных» союзов.