Царство и священство

Действительно, люди высших нравственных состояний могут вообще обойтись без закона – не случайно апостол Павел настаивал, что христиане не должны судиться друг с другом. Но это не имеет никакого отношения к анархизму, поскольку делается не во имя собственного интереса. Послушаем апостола дальше: «Почему бы вам лучше не оставаться обиженными? Почему бы вам лучше не терпеть лишения?» (1 Кор. 6: 7).

Как видим, это поведение никоим образом не приводит к необузданному эгоизму и беззаконию. Если кто-то претендовал на их имущество, то первые христиане в полном соответствии со словами Христа (Мф. 5: 40–42) и Его апостола отдавали спорные вещи истцу без суда. Подражая во всем Христу, они искренне и справедливо считали, что лучше самим остаться внакладе, чем создать ссору или обидеть другого человека. Это – не отказ от законности, но высшее проявление любви, высшая степень смирения. Христианство вовсе не отрицает права, и даже апостолы прибегали к защите закона, если того требовали обстоятельства.

Поэтому, во-первых, закон никак нельзя назвать по примеру В.С. Соловьева (1853–1900) «минимумом нравственности», а, во-вторых, закон не только не идеальный регулятор общественных отношений, но и вообще может игнорироваться, если человек руководствуется Божественной справедливостью, цель которой – напомним – содействовать благу ближнего своего даже в ущерб себе.

Еще раз повторимся: никогда абсолютный нравственный идеал, Божественная справедливость не станут нормой повседневной жизни для каждого человека; об этом многократно говорится в Священном Писании. Сама Божественная справедливость настолько диссонирует с человеческими представлениями, что представляется иррациональной, даже пугающей, непонятной. Не случайно преподобный Исаак Сирин (VI век) писал: «Никогда не называй Бога справедливым. Если бы Он был справедлив, ты давно был бы в аду. Полагайся только на Его несправедливость, в которой – милосердие, любовь и прощение».

Но Божественная любовь – вектор, которому надлежит следовать и который позволяет человеку жить хоть более или менее в справедливом обществе, жить свободно и нравственно. В этой связи понятным становится идея не «личных прав», а «личных обязанностей», следствием которых, а не первопричиной становятся уже и «права». Приоритет «обязанностей» над «правами» – суть не что иное, как проявление любви.

Возможно, кто-нибудь скажет, что такой подход вообще устраняет «личные права», что, конечно, не так. Нет, безусловно, «права» необходимы, как и закон. И какая иная религия, кроме христианства, в свое время обосновала высокое достоинство человеческой личности? Кстати сказать, аналогичный подход к вопросу о «правах» и «обязанностях» демонстрируют другие традиционные конфессии. Просто «права» должны знать свое место в иерархии общественных и личных ценностей, уступив пальму первенства правовым обязанностям

.

Положенные в основу общественно-правового бытия, абсолютные нравственные начала формируют иную правовую культуру, чем ту, которая сложилась в современном западном обществе. Прекрасным примером является Россия, о которой часто любят повторять, будто для нее нравственность и религия всегда заменяли собой закон и право. Едва ли стоит опровергать эти односторонние и тенденциозные оценки. История русского законодательства, сам факт принадлежности русского права к семье европейского континентального права – лучшие свидетельства того, что чувство закона не было чуждо ни нашим предкам, ни нам самим. Акцент на абсолютную, Божественную справедливость вовсе не умаляет значения закона и права в целом, но лишь отводит им надлежащее место в череде регуляторов общественных отношений.

«Русский народ, – писал замечательный русский правовед В.Д. Катков (1867 – после 1917), – слишком реалист, чтобы создавать миф о существовании какого-то особого, мало-постижимого регулятора поведения (право), и – слишком мало верит в “независимую нравственность”, чтобы игнорировать обходимый многими регулятор – религию. Бог на Небе, царь на земле, людская молва или слава – вот его внешние регуляторы, совесть – внутренний регулятор. Мифическому праву нет места в его философии поведения. Заслуга народного языка заключается в том, что, чувствуя связь справедливости и права, он никогда не делал и не делает право источником закона, справедливости или государства, а, наоборот, совершенно правильно выводит право и «права» из закона, воли государства или представлений о справедливости»[667].

Кто-то скажет, что это – «вчерашний век», что «мир слишком изменился», что религиозные основы не обеспечивают свободы совести человека, а только право. Почему же тогда, зададимся вопросом, во времена господства в Европе государственных религий, когда человек жил верой, памфлеты на Мухаммеда не появлялись. А в наш «правовой» и «толерантный» век это – явление, повторяющееся с пугающей периодичностью?