Царство и священство

Разумеется, в такой духовной традиции уже не может идти речь о «разумном» постижении божества; это достигается лишь в Церкви во всей полноте ее учения и предания. Человек может творить лишь в Боге, познание Которого достигается через соприкосновение с божественными энергиями, через которые Спаситель и открывается нам. Служить Ему – значит, творить здесь, на земле Царство Небесное. Любая утопия, всякая попытка построения «земного рая» лишена всякого смысла, поскольку все наше творчество направлено на обо́жение человека и его соприкосновение с Творцом, сожительства с Ним в Его Царстве.

Особого рода служение – царская власть, как она установлена Богом. Св. Григорий Палама прямо говорит: «Ты поставил их защитниками Церкви, покровителями Твоего наследия, хранителями нашей веры в Тебя». По мнению специалистов, между Царством Небесным и христианским царством римлян, как их понимает и описывает Палама, есть соотношение первообраза и иконы: «Яви наших царей, изображающими, насколько это возможно, Твое вечное Царство»[986]

.

Во время кровопролитной и катастрофичной для Византии гражданской войны он предпринимал всевозможные усилия для умиротворения противоборствующих сторон, не выказав ни одной из них ни своего особого расположения, ни отторжения. Почему? Да потому, что гражданская война велась царями, власть которых для Паламы была священна. Святитель называл императора Иоанна V «самым божественным императором, имеющим с младенчества печать власти», Анну Савойскую – «святой матерью», «нашей повелительницей», «защитницей праведности», а императора Иоанна VI Кантакузена – ревностным поборником Православия[987].

В целом исихазм дает взвешенное решение проблемы, которая постоянно стоит перед христианином: как совместить и согласовать личное и богослужебное благочестие. Обо́жение исихасты понимают не как вознесение разума, ума над природой, оно не связано с какой-либо дематериализацией. Все исихасты – от прп. Марии Египетской (память 1 апреля) до прп. Серафима Саровского (память 19 июля) – утверждали, что Богообщение охватывает всего человека в целом, и божественный свет может воссиять и в самом теле обо́женного человека, и он есть предвосхищение Воскресения последнего дня[988]

.

Исихасты были убеждены, что социальные, экономические и иные проблемы всегда найдут правильное разрешение, если сердце человека очищено. Лишь исцеленный человек становится истинным человеком, обретает любовь, которая является богословской и социальной добродетелью. Когда же ум человека отдален от сердца и от Бога, он становится жестоким, и у человека возникают социальные проблемы[989].

Как видим, исихазм, акцентируя внимание вроде бы лишь на духовных сферах богопознания и обо́жения, выводит из себя вполне конкретные политические и идеологические категории, носящие сугубо практический характер. Империя как форма государственного устройства, царская власть как прообраз Лиц в Святой Троице, Церковь как место и способ обо́жения человека и его причащение Христу, преобразование внешнего социального мира, исходя из чувства любви к ближнему, и пренебрежение его несправедливостями, как смирение перед Промыслом Бога.

Еще один пример влияния исихазма на сферу практической политики Византии являет нам идея права, как она сформировалась там. Христианская добродетель, справедливо полагали они, сама идея обо́жения человека глубоко смиренна по сути своей. Без познания своих грехов нет обо́жения, поскольку лишь сознание своей греховности и недостоинств приводит к смирению. Без смирения нет настоящего покаяния[990]

.

В свою очередь, покаяние и смирение формирует специфическое христианское правосознание, где доминирует понятие «кеносиса», смирения, которое есть «риза Божества». Оно предполагает принесение человеком в жертву Богу своей воли, самоограничение внешней свободы без внешнего принудительного побуждения во имя любви. Идея кеносиса становится основой для той идеи «правообязанности», которая вообще характерна для христианского сознания как альтернатива светско-либеральной «борьбе за права»[991].

Такой постановкой вопроса право, закон никак не умаляется. Ведь он является плодом Божественной справедливости, органичным сегментом Божественного мироустройства, тем даром, каким Господь наделил человека, чтобы тот жил в мире и чистоте. И не случайно в одном из законодательных памятниках Византии (в «Василиках») говорится: «Закон получает наименование от правды, т. к. есть искусство прекрасного и равного. Правда же есть твердая и постоянная воля. Свойство правды – честно жить, другому не вредить и каждому воздавать свое. Мудрость правды заключается в познании дел Божественных и человеческих, справедливого и несправедливого»[992].