Царство и священство

Являясь политической интерпретацией Халкидонского ороса, имперская форма стала элементом, собиравшим Церковь в единое вселенское тело. Для Византии была возможна лишь и исключительно форма единственной и универсальной христианской империи, и эта идея поддерживалась как царской властью, так и священноначалием Восточной церкви[975].

С другой стороны, Вселенская Церковь могла нормально существовать исключительно в условиях единой имперской государственности. Не случайно появление империи Карла Великого (800–814) и ее легализация Римским папой в скором времени привели и к расколу Кафолической Церкви.

Это сегодня нам, отученным от имперской идеи и не успевшим пожить в имперских формах бытия, кажется, что она носит в лучшем случае отвлеченно-«патриотичный» характер. Но для свт. Григория Паламы и других исихастов Византия мыслилась только как Империя, а ее жители могли быть лишь ромеями (римлянами). Это естественно вытекает из основы имперской цивилизации – Православия. Поэтому гражданская война между Иоанном VI Кантакузеном (1347–1354), Алексеем Апокавком (? – 1345) и императрицей Анной Савойской (1341–1359) понималась ими как

катастрофа Церкви. Спасение от этого – не в мероприятиях, которые сегодня отнесли бы к сугубо церковным, а в христианском царе, соединяющем мир сакральный и мир политический в одно органическое целое[976].

Как истинный римлянин, Палама ни при каких обстоятельствах, даже будучи гонимым другим ромеем, своим согражданином (хотя бы патриархом и царем), не предаст Империи. А потому Святитель отказал в принятии покровительства весьма могущественной особы – Сербского короля св. Стефана Уроша IV Душана (1345–1355). «Исихасты были ромеями, и своей борьбой защитили сущность ромейства», – справедливо пишет один уважаемый автор[977].

Имперская форма, которая была присуща Византии на протяжении тысячелетней ее истории, могла сохраниться только в границах ортодоксии. Не случайно развитие номинализма и протестантизма в скором времени приведут к появлению национальных государств

в Западной Европе. И даже Римское папство, традиционно меряющее мир имперскими категориями, в тот момент времени было вынуждено в известной степени отказаться от имперской идеи из опасения совершить акт политического самоубийства на фоне новейших политических веяний[978].

Разве могут конкурировать интерпретации имперских идей времен поздней Византии с тем чувством вселенского братства, которое демонстрирует нам традиционная византийская политическая мысль?! А она идеально перекликается со стихами 2-го Послания Фессалоникийцам святого апостола Павла, где говорится о том, что «тайна беззакония уже в действии, только не совершится до тех пор, пока не будет взят от среды удерживающий теперь» (2 Фес. 2, 7). И как уже неоднократно отмечалось в специальной литературе, многие богословы в течение двух минувших тысячелетий понимали под «удерживающим» христианскую империю[979].

Представим себе: Византии уже фактически нет, государство вот-вот падет под натиском османов. Но для духовного видения современников эти внешние материальные события ничего не значат. Пока существует православный царь и Империя, тьма не поглотит свет, освещающий Вселенную. Это – один из лейтмотивов «Плача о Константинополе» – поэмы, написанной после падения великого города в 1453 г.:

Ты был светилом в небе, Царьград благословенный,Звездою светлой утренней, что мир весь освещала,Лучистый свет дарующей всем странам во Вселенной:На западе Италии, империи германцев,А также Антиохии, известной на Востоке.

Служили одному тебе четыре патриарха,Но только царь ромеев всех, но был ты царь над всеми,Над всей землей ты властвовал, единый император[980].

Здесь даже сравнивать традиционные ценности византийского общества с «просвещенными» представлениями «эллинов» невозможно…

III