Царство и священство

С учетом сказанного не должно удивлять, что вопрос о допустимых духовных практиках носил далеко не только «клерикальные» черты. А потому спор об исихии, занявший несколько десятилетий и собравший Соборы 1341, 1347 и 1351 гг., привлек внимание не только монашествующих и просвещенных современников, но и императорскую власть. Несмотря на крайне тяжелое состояние дел в Византийском государстве, императоры Андроник III Младший (1328–1341), Иоанн VI Кантакузен, Анна Савойская, Иоанн V Палеолог являлись неизменными участниками соборных баталий и своим решением легализовали победу исихастов над их противниками. А личность свт. Григория Паламы, которому Божьим промыслом было доверено отстаивать идеи традиционных византийских духовных практик («исихию»), вполне обоснованно ассоциируется со спасителем Византии не только в духовном, но и политическом плане.

Следует сказать, что было бы крайне неверным изображать исихию и учение свт. Григория Паламы как нечто новое в духовной практике Восточной церкви. К слову сказать, Палама прекрасно знал сочинения Аристотеля, когда юношей обучался в императорском университете в Константинополе, и даже снискал восторженные оценки своим познаниям. Но, защищая исихастов, Палама действовал как апологет того, что являлось хорошо известной и уважаемой традицией, ранее возникшей в Византийской Церкви и византийском обществе[981].

В чем же ее особенность? Для Византии, воспитанной в идеях и идеалах исихазма, нет и не может быть жесткого противополагания мира божественного и мира социального. Напротив, превалирует идея Халкидонского синтеза концепции божественного мироустройства, космического божественного порядка, человеческого социума и самого человека. Поэтому божественные энергии, божественные атрибуты относятся к общей природе человека: разум, воля, любовь, мир свойственны всем трем ипостасям и не могут определять их различий. Это то учение, что позднее получило наименование «оправдание жизни».

Палама писал: «Все, что мы знаем о Небе, и законы природы, и искусство, и всякое знание, состоящее из отдельных частей, которое мы строим с помощью разума из ощущений и благодаря воображению, лишено само по себе духовности». Почему? Да потому, что высшая истина – духовна и постигается в вере, в акте мистического единства с Богом. Это и есть синтез разума и веры[982]

.

Со времен Макса Вебера (1864–1920) стало аксиоматичным говорить о том, что именно протестантизм, основанный на идее предопределенного спасения и способности познания Бога и созданного Им мира человеческим разумом, что называется «вполне» открыл спящие в условиях католицизма и ортодоксии творческие силы человека, побудили его стать творцом этого мира, признать его своим, отождествить внешний успех, «бизнес», с религиозной свободой человека.

Однако задача творчества, которую за несколько веков до Реформации ставил перед человеком Палама и его сторонники, несопоставимо грандиознее. Для исихастов человеческая жизнь отображает не просто взаимоотношения Лиц Святой Троицы. Важно, что человеческий дух есть образ Высочайшего Эроса. Бог есть любовь, и человек – образ этой любви. Преимущество человека перед Ангелом заключается именно в его способности творческого эроса, в созидательном соучастии человека Богу.

Человек, учили исихасты, занимает исключительное место в иерархии божественного мироздания, он наделен особыми, отличными от всех других тварей, способностями и дарами – тем, что общё можно выразить словами «по образу и подобию Божию». Повторяя слова свт. Григория Нисского (память 10 января), Палама писал, что в человеке сосредоточена вся тварь, он – микрокосм, все в нем – разум, душа, бессмертность тяготеют к Богу. Поэтому человек имеет возможность познавать не только внешний мир, но и возноситься разумом к Богу[983].

Отсюда вполне естественно и закономерно следует другое качество человека, открытие которого составляет важнейшую мысль в учении исихастов. «О том, что человек разумен, свободен и одарен разными дарованиями, – подытоживает один авторитетный автор, – говорили многие писатели Церкви, но о творчестве, как особом задании

человеку сказали немногие. Сопоставить же это с образом Божиим и привести в соотносительность с миром духов более, казалось бы, совершенных чем человек, удалось, пожалуй, только Паламе. Он бросил эту мысль». Человеку дано задание стать творцом. И он творит с надеждой и верой, что плод его творчества избежит тления, хотя действительность и убеждает в обратном, но дух зовет обессмертить и увековечить себя[984].

Именно в обо́жении, начинающемся уже здесь, на земле, но имеющем своим замыслом завершение в Царствии Небесном, исполняется замысел Божий о человеке[985].