Цена золота. Возвращение

И, как ни странно, казалось, его здесь ждали. Еще на подходе к селу, на склоне, трепетало пламя пастушеского костра, а вокруг него, тоже трепеща, сидели на корточках низкие тени. Павел подошел, поздоровался. Его встретили спокойно, не удивляясь; подвинулись, давая место подле огня. Никто не спросил, кто он, откуда и куда путь держит — как положено в такой час и в таком месте. Подождали, не скажет ли сам, посмотрели на обувь, одежду, в глаза. Потом самый старший сказал: «Ежели ты согрелся и тебе нужен Мемед-ага, мы проводим. Я его старший чабан».

В селе было темно, только в господском доме светились окна. Ворота были отперты. Чабан первым ступил во двор, Павел за ним. От сараев и конюшен отделились черные тени и замерли в темноте. Потом дверь дома открылась, свет хлынул во двор и вдруг иссяк — дверную пробоину заткнула могучая фигура, ее тень упала к ногам Павла.

— Эй, Сали! Кто там с тобой?

— С равнины, — ответил чабан. — Тебя, Мемед-ага, спрашивает.

— Кто ты? И зачем тебе Мемед-ага понадобился? — крикнул ага. — Поди к свету!

Павел подошел, поднялся по сосновым ступеням. Ага посторонился, и поток света, снова хлынув через порог, вместе со взглядом синих пронзительных глаз уперся в грудь пришельца.

— Я, никак, где-то тебя уже видел, — сказал ага. — Похоже, ты большой человек, но не верю, чтоб ты был Павлом Хадживраневым. Он человек гордый, ко мне на поклон не пойдет…

— А он и есть гордый! — ответил Павел. — И на поклон ни к кому не хаживал, а к тебе — и подавно бы не пошел. Вот столковаться кое о чем, думаю, можно.

— Я-то столковаться с кем угодно могу. Это Хадживранев не может. Ему и султан был не гож, и я, и князь… Один только он хороший!

— На этот раз, может, и столкуемся, — сказал Павел и, не дожидаясь приглашения, ступил за порог. Он прошел мимо изумленных глаз, опустился на малиновую кошму и вынул кисет. — Закуришь?.. Не желаешь… Как у тебя с лошадьми?

— Лошадей нет! — ответил ага, прикрывая дверь. И потом уже, усевшись по-турецки напротив гостя, добавил: — Вот овец могу продать, овец много. А еще лучше — даром, на вертеле… Велю зажарить для гостя. И ягнята есть и козлята… Ого, как затягиваешься! Видать, сильно спешил, не было и минутки на табачок, а, Павел? И вид у тебя человека обманутого, а для Хадживраневых нет ничего страшнее. В этой горнице останешься или проводить наверх?

— Спать хочу, Мемед-ага!

— Да ты бы поел… Свежей бастурмы или свежей брынзы.

«Спать!» — хотел повторить Павел, но не следовало доставлять аге излишнюю радость, и он сказал:

— Я голоден, как волк! Вели, ага, подогреть бастурмы и залить ее свежими яйцами.

9

В эту ночь Павел спал хорошо. И в последующие — тоже. Только, сам того не желая, принес он с собой в этот дом и свои сны. По ночам жена пела ему, сидя нагая на этом чужом ковре, в этой чужой мужской половине. А днем, проходя с агой — и со своим сном — по тымрышским улицам, Павел вглядывался во всех встречных женщин, особенно в тех, что вздрагивали при его появлении. Лица женщин были закутаны, но походка могла выдать волнение. «И здесь ошибаешься, Павел, людей мы не уводили». — «Верно говоришь, Мемед-ага, людей вы тут же резали, а забирали только золото!» — «Не будем ссориться, Павел. Сам видишь, утопаем мы в вашем золоте».

В кривых тупиках Тымрыша и вправду богатства не было, да и люди почти не встречались. То и дело попадались разрушенные дувалы. Обугленные стропила тянули к небу черные руки, моля о пощаде. Синие глаза Тымрышлии и те были подернуты пеплом. Они устало улыбались Павлу и на пустынных улочках, и за столом, где дымился бараний кебаб, и на мягкой скамье, где они курили после трапезы. Всюду он был с Тымрышлией вдвоем, только на десятый день к ним присоединился еще один человек, худой, аскетического вида. Павлу казалось, что он его где-то уже видел. Это был главный муфтий софийских мечетей. Он завернул в Тымрыш по дороге в Стамбул — навестить ходжей в горных селениях.

— Я хочу, чтоб ты мне поверил, Павел, — твердил Тымрышлия. — Я в твоем селе никого не убивал, никому зла не чинил. Вот разве что брат…

— Брат! А ты что же не удержал?

— От многого я его удерживал, только тебе не втолкуешь. Лучше посыпем все это пеплом.

— Пепла и так много, не будем сыпать новый.

— Хорошо, что сам видишь — и у нас и у вас пепелища. Твои люди не лучше, Павел. В войну опередили московцев, первыми ворвались в Тымрыш. Мало что от него осталось. Ну и скоты же мы, люди!

— Все же что-то осталось.

— А где б ты тогда укрывался, Павел Хадживранев? Нет, не такой уж я злодей. Вон, у меня под боком есть христианские села — ятаганом достану с порога, — только разве я там кого тронул? Обо мне даже песни сложили. Какие песни, Павел… Эх!

Тымрышлия зажмурился, видно, вспоминая эти песни. Голова его качнулась, попадая в такт, а за ней — и все грузное тело. Открыв глаза, ага взглянул на оконце, будто оттуда, из-за пологих, округлых холмов катились неслышные звуки. «Э-э-эх!» — повторил ага и сглотнул что-то сладостное, а может, и горькое; и затем одним пальцем, — Павел глазам не поверил, — смахнул слезу с обветренной темной щеки.