Цена золота. Возвращение

— Это — греки. Или сербы. Вот и комиссия, в ней есть и консулы, они подтвердят. Жизнь твоя в сильных руках, скажи спасибо…

Большего Павлу никто не мог сказать. Муфтий изложил все кратко и веско и отошел от коляски. Ответ ничего не сулил, а только давал понять, что Павел бежал по глупости, что никто его не преследовал и что все его беды — и прошлые, и настоящие, и будущие — и впредь будут считаться случайными. Обошлись без его письма, а он должен был обойтись без письменного ответа, и все дальнейшие события пойдут своим чередом, помимо его, Павла, воли. Взреветь бы сейчас, выхватить пистолет и броситься куда глаза глядят… Но он только зажмурился и откинулся на белую подушку фаэтона.

Открыв глаза, он увидел склоненное над собой озабоченное лицо старого аги.

— Ничего, ничего… Все ложь!

— Нет, — сказал старик, — это правда.

— Они меня уже похоронили.

— Только частицу, Павел. Частицу! А ты береги основное.

— А в чем оно — основное, Исмаил-ага? И как я вернусь ущербным?

— Можно не возвращаться! — сказал ага и велел кучеру ехать домой. Павел по-прежнему сидел, откинувшись на подушки, плотно прикрыв веки. Арнаут, ехавший следом, то пускал коня размеренным шагом, то заставлял его топтаться на месте. Исмаил-ага всю дорогу молчал и заговорил только когда подъехали:

— Откроешь лавку в Багдаде.

— Что? — открыл глаза Павел.

— Лавку, говорю, в Багдаде. Можно и две, и три… смотря сколько у тебя золота. Там никто не станет тебя преследовать.

— Это ведь хуже смерти!

— Тогда избери смерть.

— Легко тебе, Исмаил-ага.

— Нет, не легко мне, Павел. Стар я стал, ни на что не годен. А с муфтием, какой бы он ни был, все же спокойнее. Поезжай с ним, он все время будет рядом, и я хоть за дорогу твою не буду волноваться. А там, на месте, не собирай больше вокруг себя бунтарей. Разве ты, сынок, до сих пор не понял, что не совладать им ни с одним царством. Дружки твои схватятся за нож, а потом сами же скажут: «Это Хадживранев нас подбил!» Так и в Татар-Пазарджике было… Не спрашивай, кто именно тобой откупился, но арестованные все живы — все до единого. Только над тобой тогда топор занесли — над самым высоким деревом, над одиноким деревом. Говорю тебе, обзаведись сперва сыновьями!..

6

Провожать Хадживранева, кроме печатников братьев Киряковых и Исмаила-аги, собирались многие торговцы из местных болгар и кое-кто из турок — старых друзей отца. Нашелся возница и для второй коляски — бывший печатник, дядюшка Слави, решивший скромные свои сбережения вложить в лошадей и коляску и сам переправить их на север. Теперь он упражнялся в новом занятии: на козлах пустой коляски носился по улицам Стамбула — в полосатых панталонах, с бакенбардами; прохожие шарахались, принимая его, вероятно, за подгулявшего дипломата. В дороге он должен был следовать за первым фаэтоном, с кучером-турком, уже не раз бывавшим в Пловдиве.

Оказалось, что и Сеферу дорога на север знакома. Он поклялся доставить путников невредимыми, если наймут еще четырех его дружков-арнаутов. Только муфтии возражал против такой охраны. Он привык передвигаться, не привлекая к себе внимания, не вызывая ни завести, ни любопытства, под покровительством аллаха и двух балканских монархов. Но случай был особенный, и ему пришлось согласиться.

Марина с радостным оживлением готовилась в дорогу. Старые тетушки приносили пестрые пакетики, письма к племянникам, живущим по ту сторону границы, и лукаво ей подмигивали. Дядюшки тоже постепенно свыклись с мыслью об этом так хорошо продуманном и подготовленном путешествии.

Арнауты же сразу доказали, что деньги берут не зря, и спутали все планы. До отъезда оставалось еще два полных дня и две неполных ночи, когда они, поздним вечером, заставили перепуганных возниц явиться за своими пассажирами. Получилось нечто вроде умыкания, и проводы не состоялись.

«Зовусь Сефером, служил в Болгарии, хотя сам из Корчи, — говорил на рассвете арнаут, сопровождавший Павла в Стамбуле. — Мне не впервой охранять, но такую важную птицу — не приходилось. Будешь во всем слушаться, иначе — ворочусь. Твоя голова раньше моей не слетит, а моя должна целой вернуться в Корчу, да еще с алтынами. Для сына стараюсь, хочу землю купить, чтобы хлеб добывал мирным трудом».

ГЛАВА ВТОРАЯ

1

В передней коляске ехал муфтий. С ним путешествовал и дорожный баул Павла; в нем лежал редингот, купленный в Стамбуле на случай маловероятных в пути торжественных церемоний.

Хадживранев предпочел ехать с Мариной. На нем был обычный френч, в клетку, и он сознавал, что рядом с нарядным возницей на козлах выглядит простовато. Пока ехали по городу, Марина радовалась с тихим соучастием, но когда выехали на полночную равнину, к цокоту копыт стали примешиваться ее восторженные восклицания. Она восторгалась лесной дорогой, где ветви деревьев тянулись к ее волосам, вскрикивала, когда снова выезжали на равнинный простор, восхищаясь светлым звездным небом. Сеферу приходилось то и дело подъезжать к коляске и предупреждать: «Будешь кудахтать, ссажу!» — «Но почему же? Мы и так поднимаем шум». — «Одно дело мужской шум, другое — женский».