Церковь и политический идеал

Наконец, выделение интеллекта в особую группу ценностей, при непрекращающемся усложнении технологии и технологического процесса в постиндустриальном обществе необходимо порождает такие формы и субъекты контроля, которые могут – по своему интеллекту – ранее других осознать надвигающиеся опасности и, наоборот, перспективы. Естественно, что общественный контроль здесь, мягко говоря, неуместен, поскольку даже при необычайно высоком интеллектуальном уровне всего общества, что само по себе вряд ли возможно как с учетом нынешнего его состояния, так и исходя из той простой мысли, что всегда ктото будет умнее, а ктото глупее, необходимо будет выделить более узкую группу специалистов.

Причем критерии отбора здесь крайне разнообразны: от специализации, в ненавистном Тоффлеру выражении, до такого критерия, как «общественное доверие», – которое было бы в состоянии решить эту задачу без права на ошибку. Это сопряжено с вопросом, который мы до сих пор сознательно пропускали, – политическим строением общества и ролью государства в деле внедрения новых технологий. Как признает сам Тоффлер (и не единожды), «энергетическая база Третьей волны не вступит в жизнь без ожесточенной борьбы», или другое, например: «Сегодня мы опять стоим на пороге исторического скачка в технологии, и зарождающаяся сейчас новая система производства потребует радикальной реконструкции всего энергетического бизнеса, даже если ОПЕК свернет свои шатры и потихоньку удалится прочь»[391].

Следовательно, необходима политическая сила правительства для того, чтобы реализовать все указанные начинания. Но кто же будет решать, какие тенденции полезны, а какие нет, если на первое место выступает интеллект и социальная активность личности? Избранные? Но как это совместимо с началами демократии в традиционном ее понимании? Не получится ли, что старая проблема индустриального общества, где в основе политических и идеологических институтов лежали вера в мессианство и исключительность, а грань между тоталитаризмом и демократическим гуманизмом была тонка[392]

, повторяется в новом виде, хотя еще более усложняется появлением новых, сверхмощных технологий?

Характеризуя основные черты «нового общества», Тоффлер и его приверженцы не склонны признавать его «утопией, в качестве одного из научных аргументов выдвигая тезис об эмпирической доказанности основных защищаемых ими положений конструкции. В противовес этому мы указали на те проблемные стороны старого индустриального общества, которые ничуть не устраняются «новой волной», а лишь получают новое выражение. В результате очень сложно согласиться с достоинствами, приписываемыми постиндустриальному обществу, которое хотя и негативно относится к своему предшественнику, но не готово отказаться от главных начал, лежащих в его основании.

Утопизм постиндустриализма проявляется, впрочем, не только в этом. Достаточно вспомнить характеристики индивида и общества в индустриальной культуре, которые представлены нам постиндустриалистами, чтобы задать естественный вопрос: кто будет строить это светлое общество, откуда возьмутся здоровые силы, если все общество в целом переживает величайший нравственный кризис? Те же «избранные», о ком мы неоднократно уже говорили? Но утопические мотивы касаются не только счастливой уверенности в реальности гармоничного будущего.

Симптоматично, что идея постиндустриального общества, равно как и ее предшественница – индустриальная культура, весьма агрессивно относится ко всему старому багажу, который переходит к ней по наследству. Мы вновь, как и раньше, встречаемся с весьма жесткими и едкими оценками как в отношении основных культурных ценностей, какие были значимы ранее, так и индивидов, следовавших им.

Но является ли «новая волна» неиндустриальной, спросим мы? Разве мы можем назвать нечто новое, что не было бы рождено ранее? Разве мы видим новые начала и новые идеи? Все та же вера в человеческий разум, все та же уверенность в возможность построения гармоничного общества на основе материального удовлетворения человеческой толпы, все та же неприязнь к любого рода авторитетам и абсолютным ценностям. Обещания счастливой жизни?

Впрочем, есть одно обстоятельство, которое не встречалось нами ранее. При всем стремлении к интернационализму индустриальная культура все же являлась культурой национальной – в том смысле, что, за исключением анархизма, ни одно из маломальски серьезных научных направлений не рискнуло отрицать государства, политической власти и права для нормального и рационального обеспечения деятельности рынка. Напротив, широкомасштабное явление сепаратизма не только констатируется сторонниками постиндустриализма, но и приветствуется как необходимый способ создания «нового общества».