Церковь и политический идеал

Это продолжалось до тех пор, пока на авансцену истории не выступил Рим. Уже первоначально формирование римской нации существенно отличалось от иных примеров. Так, их первый царь Ромул (753—716 до Р.Х.), видя, что возведенный им город Рим мало заселен, решил хитростью заманить людей низкого происхождения, включая даже рабов, от других народов, предоставив им права гражданства. Пожалуй, наиболее показательной была история с похищением римлянами сабинянок, приведшая к войне двух народов, а затем к их объединению под единым именем римлян. Как говорят, в честь этого события все римляне получили второе имя «квириты» – от названия сабинянского города Курам. Как видим, в свойствах римской души присутствовали качества, неизвестные другим народам древности[769].

Правда, затем эти опыты прекратились – Римское государство стало крепким и многочисленным. Теперь в понимании древнего римлянина государство также отождествлялось исключительно с его народом, и он с величайшим терпением отделял нормами права римлян от союзников, перигринов и варваров. Но уже во время 2‑й Пунической войны в минуту великой опасности Римский сенат пошел на беспрецедентный поступок: он дал права гражданства 8 тыс. молодым рабам, добровольно записавшимся в действующую армию[770]. Эта был настоящий переворот в политическом сознании того времени – первый, но не последний.

Вслед за этим стоики и великий правовед Рима Цицерон (106—43 до Р.Х.) пришли к важному выводу, что государство может быть только всемирным, и это государство – Рим. Нет, конечно, конкретные прагматики, они не спорили с действительностью и соглашались, что помимо Римского государства существуют еще и иные. Однако в их понимании остальные политические союзы относились к Риму как отдельные дома ко всему городу, как часть к целому[771]

.

Вполне в духе традиционной античной философии Цицерон считал, что государство (res publica) представляет собой общество, имеющее общую власть и закон. Но для него государство уже не народ Рима, а нечто более широкое – союз людей, соединенных общими интересами и законом. «Государство есть достояние народа, а народ не любое соединение людей, собранных вместе каким бы то ни было образом, а соединение многих людей, связанных между собою согласием в вопросах права и общностью интересов». При этом, важная особенность, он полагал, что государство – не абсолютный человеческий союз: выше его все человечество. Иными словами, государство – уже не отечество, но и не аппарат управления (эта современная идея для римлянина выглядела абсолютно нелепо), а нечто иное, пока еще не раскрытое в своем содержании понятие.

Следующие слова Цицерона выглядят революционно для своего времени: «Истинный закон – это разумное положение, соответствующее природе, распространяющееся на всех людей, постоянное, вечное. Предлагать полную или частичную отмену этого закона – кощунство; скольнибудь ограничить его действие недозволенно; отменить его полностью невозможно. Нет и не будет одного закона в Риме, другого в Афинах, одного ныне, другого в будущем. Нет, на все народы в любое время будет распространяться один извечный и неизменный закон, причем будет один общий как бы наставник и повелитель всех людей – Бог, Создатель, Судия, Автор закона»[772].

Разнообразное обилие различных античных государств постепенно исчезало по мере того, когда Римская республика, перерождаясь в Священную Римскую империю, поглотила всех их в своих границах. Конечно, понятие «римлянин», единственно предоставлявшее своему обладателю полнокровные публичные права, еще довольно долго питалось главным образом из одного источника – чистокровных этнических римских семей. Но затем прагматичный римский ум пошел по пути полного игнорирования этнической составляющей, которая действительно перестала быть важной, и постепенно сделал понятие «римлянин» исключительно публичным, правовым.

В полном соответствии со своей имперской политикой Рим вскоре начал распространять (хотя и осторожно) статус римского гражданина на инородцев, главным образом добровольцев, влившихся в ряды легионов. При императоре Клавдии (41—54) был открыт доступ галльской знати к римской магистратуре, и вскоре появились целые сенаторские семьи, имевшие происхождение из Галлии[773]. И хотя император обещал избирать в сенат исключительно римлян в пятом поколении, но однажды предоставил сенаторское достоинство сыну вольноотпущенника, т.е. бывшего раба, хотя и с условием, чтобы тот прежде был усыновлен кемлибо из римских патрициев. Правда, в это же время он категорически воспретил иностранцам принимать римские имена под страхом смертной казни[774].