Церковь и политический идеал

Автономия автономией, но требовалось еще найти средство для включения этих многочисленных групп варваров в социальнополитическую структуру Империи. И конкретный римский ум, привыкший все систематизировать, легко справился с данной задачей: он включить вождей союзнических варварских племен в свою политическую иерархию. Не внутриплеменной титул «король», издревле бытовавший у германских народов, ставил вождя над соплеменниками – он был слишком аморфен по содержанию. Варварский король никогда не являлся носителем абсолютных полномочий, а всего лишь условным центром сосредоточения племенной власти, с которым солидаризировались некоторые роды и кланы, хотя и далеко не все. А свои подлинные права короли приобретали после получения римского государственного титула, ставящего его над соплеменниками. Само собой разумеется, они находились в границах тех возможностей, которые ему предоставила Римская империя и отеческие обычаи[778].

Однако идея правового равенства всех граждан Римской империи имела свои естественные пределы. Норма права должна содержать в себе некую основополагающую идею, оправдывающую смысл ее рождения и действия во времени и пространстве. Но в томто и дело, что, достигнув вершины своего развития, языческая Римская империя утратила смысл собственного существования. Объединить под своей властью весь мир? Но для чего? Здесьто и открылось поистине удивительное свойство империи – она могла существовать только в том случае, если в ее основе лежит не начало власти или права, а религиозная идея.

Человек той эпохи остро ощущал, что помимо юридического закона Империи был нужен закон любви. Безусловно, римская культура была великолепна, но требовалось нечто большее, чтобы собрать воедино все народы Империи, подчинив их не только единому закону, но и единой нравственности. И это большее не могло быть плодом рук человеческих, только Божественных. Римляне пытались создать общую религиозную основу для своего политического детища. Однако пантеон языческих богов, разрешенных римским сенатом, эта мозаичное и механическое скопление разнородных культов, лишь расшатало исконные нравственные принципы самого Рима. Картины повсеместного, дикого разврата, в который впало римское общество накануне пришествия Христа, не нуждаются в комментариях.

Христианство, пришедшее на смену римскому пантеону прежних лет, влилось в имперские формы для того, чтобы явить чудо из чудес – Кафолическую Православную Церковь и православную Византию как непосредственное творение Бога на земле. Это великое историческое событие дало новый жизненный импульс Римской империи, раскрыло смысл существования могущественнейшей державы, а также невероятно быстрыми темпами ликвидировало этнические границы, до времени все еще затруднявшие распространение римского гражданства от одного края государства до другого. Римская империя стала «пространством спасения» для всех народов Ойкумены, «свечой Православия», вне зависимости от того, как менялась ее территория. Византии была присуща христианская имперская идея «translatio confessions» («трансляция веры») вместо римской языческой «translatio imperii» («трансляция власти»). Это качество и предопределило ее величие и долголетие[779].

В VI веке император святой Юстиниан Великий (527—565) отлил отдельные разрозненные мысли в целостное учение об ИмперииЦеркви, сохранившее свою актуальность и органичность до наших дней. Как и для его современников, для святого императора было принципиально невозможно понимание Церкви и государства как два различных социальных образования. Ведь они полностью совпадали и в географическом смысле, и в общности целей, и по составу их членов. И если Богу угодно было объединить под Своим началом всю Вселенную, то эта политическая задача исторически была поручена Римской империи и императору. Поэтому Византийская (Римская) держава является единственной Империей, а Вселенная – «Римским миром» («Orbis Romanus»)[780].

Вне Византии – область неверия, тьма. И перебежчик, ушедший к варварамязычникам, как бы исчезал из поля зрения Бога, переходил в небытие. Поэтому, кстати сказать, для византийцев совершенно немыслим такой типаж, как князь Андрей Курбский (1528—1583), переписывающийся с государем Иоанном IV Грозным (1547—1584). Зато внутри государства все граждане полноправны и полноценны, как члены земной Кафолической Церкви, существующей в форме вселенской Римской империи[781]

.

В результате возникла удивительная иерархия различных политических союзов, во главе (или на вершине) которой возвышалась Римская империя и, конечно же, Византийский император, как глава христианской Ойкумены. Вокруг этого стержня столетиями вращалась вся внешняя политика христианских государств Востока и Запада[782].