Церковь и политический идеал

В 1000 г. он демонстративно приобщил к Западной империи Польшу, а Польский король Болеслав I Храбрый (992—1025) получил титулы «брат и соратник Империи» («frater et cooperator imperii») и «друг римского народа» («amicus populi Romani»). Кроме того, с разрешения императора Польша получила собственную церковную организацию, независимую от Германской церкви, зато напрямую завязанную на Римскую кафедру. Годом позже, в 1001 г., аналогичная акция была проведена в Венгрии. Следует особенно отметить, что политика императора Оттона III была активно поддержана Апостольской кафедрой, искренне заинтересованной в восстановлении территориальной целостности Римской империи. При этом сами папы ставились императором на кафедру без какихлибо попыток хоть както закамуфлировать зависимость Римской церкви от политической власти – Оттон III и здесь точно копировал практику Византийских царей и Карла Великого. Правда, самому ему не удалось реализовать свой идеал – 24 января 1002 г. Оттон III внезапно скончался, но его преемники последовательно шли в этом направлении[826]

.

Приведем одну довольно пространную цитату, очень точно выражающую средневековое политическое сознание на императорскую власть. «Привлечение любых современных воззрений на государство для описания средневековой ситуации будет исторически неверным; это в равной мере относится и к сознательному и к неосознанному исследованию унифицирующих и централизующих идей. Ни для императора, который мог назначить и низложить папу, ни для папы, освобождающего императорских или королевских вассалов от присяги своему сюзерену, единство Respublica Christiana даже на мгновение не могло быть поставлено под сомнение.

Тот факт, что не только Германский король, но и другие христианские короли принимали титул императора и называли свои державы империями, что они получали из рук папы мандаты на миссионерскую деятельность и крестовые походы, т.е. юридически оформленное право на приобретение территорий, не только не отменял основывающегося на привычной локализации и надежном порядке единства Respublica Christiana, но, напротив, только укреплял его. В христианском понимании императорской власти мне кажется чрезвычайно важным, что для веры христианского Средневековья должность императора не означала такого института абсолютной власти, который вбирал в себя и поглощал все прочие административные институты. К конкретной королевской власти, к короне, т.е. к господству над определенной христианской страной и ее народом, добавляется сила, осуществляющая миссию katechon, с ее конкретными задачами и миссией. Она выше короны, но это не вертикальное, прямое и непосредственное возвышение, не королевская власть над королями, короны над коронами, не продолжение королевской власти и тем более (как будет позднее) не часть династического владения, но некое поручение, исходящее из совершенно иной сферы, нежели достоинство королевской власти. Imperium есть нечто добавляемое к самостоятельно сложившимся образованиям, подобно тому, как сакральный язык культа империи, происходя из иной сферы, добавляется к языкам различных стран и народов»[827].

Эта политическая конструкция «имперской конфедерации», если можно так выразиться, была чрезвычайно долго распространена на Западе. Например, еще в XI, XII и даже в XIII в. такое могущественное королевство, как Франция, представляло собой всего лишь теоретическую совокупность различных княжеств и герцогств; единого политического общества, как такового, просто не существовало. Когда Французский король Людовик VI Толстый (1108—1137) попытался поставить своего кандидата на Фландрию, его быстро отрезвили: «Король Франции не имеет никакого права на избрание графа Фландрского». Столь же неудачной была его попытка водворить своего ставленника на место герцога Нормандии. Впрочем, такое положение дел нельзя квалифицировать и как состояние анархии: везде существовали суды и местное управление, законы и налоги, аккуратно и строго взыскиваемые в пользу казны, и даже парламент[828].