Церковь и политический идеал

Смысл этого повествования сводится к тому, что якобы император св. Константин Великий (306—337) после своего крещения даровал Римскому папе св. Сильвестру (314—335) белый клобук, как символ (опять символ!), отличающий его от всех остальных архиереев. Последний православный папа Рима (интересно, каково его имя?), предвидя ересь своих преемников (?), отослал сей клобук на хранение в Константинополь, но и там патриарх Филофей (1353—1354; 1364—1376), предвидя измену веры со стороны греков на Соборе во Флоренции (без малого за век?), передал драгоценную реликвию Новгородскому архиерею. Таким образом, как считалось, Москва, Новгород и Тверь стали центрами истинной веры и преемниками Второго Рима[888].

Нет, однако, никаких сомнений в том, что эта книга не имеет никакой исторической достоверности. Хотя в ней и утверждается, будто эта символическая передача состоялась в XIV в., точно известно, что белый клобук носил еще Новгородский епископ Иоанн II (1165—1186). Кроме того, на концах клобука, рождение которого относят еще к IV веку, вышиты изображения некоторых русских святых, которые проживали много веков спустя. В частности, преподобного Варлаама Хутынского (память 19 ноября), преподобного Сергия Радонежского (память 25 сентября), преподобного Кирилла Белозерского (память 9 июня). «Анахронизм более чем на 1000 лет!»[889]

Не удивительно, что Московский собор 1667 г. (хотя, очевидно, под давлением присутствовавших на нем греческих иерархов и их представителей) дружно признал, что «никто сему посланию веру имеет, зане лживо и не право есть; якоже яснейше возобличатся прочая его блядословия во ином писании». Хотя и «ради древнего обычая» (видимо, чтобы несколько смягчить удар по самолюбию русских архиереев) разрешил нашим митрополитам носить белые клобуки[890]

. Неудивительно, что при Петре Великом, хотя и на короткое время, белые клобуки исчезли из митрополичьего одеяния.

Как справедливо полагают, в первую очередь данное сочинение было призвано возвеличить власть епископа над княжеской/царской. Однако это не помешало «Повести» невольно «подыграть» и «третьеримской» идее. Заметим попутно, что белые клобуки присутствуют в нашем архиерейском одеянии и сегодня, как наглядное свидетельство верности старым традициям, которые на самом деле не худо было бы переосмыслить. Разумеется, как всегда и везде, папизм внес резкое размежевание в Русской церкви, четко разделив абсолютное в своих правах священноначалие, почти бесправный клир, а рядом с ним и несколько ниже – прихожан. «Религия православная в России, – писал К.Н. Леонтьев, – держится только нашими искренними личными чувствами, а церковное устройство вовсе не таково, чтобы могло усиливать и утверждать эти личные чувства»[891].

Это положение дел сохранялось до самого упразднения патриаршества, так стало и после Поместного собора 1918 г., патриаршество восстановившего, так есть и теперь. Существует священноначалие, абсолютное в своей полноте и фактически подчиненное единственно патриарху, неподсудное более ни перед кем (во всех отношениях). Сохранились и претензии на первенство в Восточной церкви, которое мы никак не можем поделить с Константинополем. Отсюда, помимо откровенных провалов во внешнецерковной политике и неоправданного ригоризма отдельных заявлений, наши сегодняшние беды и одиночество, обусловленное не столько «предательством» остальных Поместных церквей, сколько нашими амбициями.

Есть безликий и бесправный приход, и есть клир – нечто среднее между епископатом и прихожанами, обладающий не твердыми правами, а личным статусом, предопределяющий права, блага и степень ответственности/безответственности каждого конкретного лица. Все это носит сугубо субъективный характер – кто и почему близок к верхушке властной церковной пирамиды, статус («честь» и «разряд»), представляет собой явление случайное, основанное на личной близости или интересе, но далеко не часто – на твердых канонических правилах.

Верность нашего епископата духовным традициям Церкви в деле обеспечения «церковной независимости и свободы» хорошо иллюстрирует Синодальный период. Лица, близкие к его деятельности и хорошо знавшие внутреннюю историю вопроса, не раз отмечали, что в недостатках синодального управления виновны в первую очередь сами архиереи, которые действительно должны были представлять собой Русскую церковь, чего на самом деле не происходило[892].

V

Итак, все стало государством, все оказалось проникнутым единым универсалистским духом властного начала. Казалось бы, что еще нужно для развития нашей государственности?! Но, к сожалению, и здесь наши представления о высшем политическом союзе были далеки и от римоязыческих, и тем более от византохристианских. Так, понятие «общего блага», которое являлось для Рима и Византии альфой и омегой государственной жизни, нам было практически незнакомо. Лишь с Петра Великого в нашем лексиконе появилось выражение «о пользе и прибытке общем, который Бог нам пред очи кладет, как внутрь, так и вне, от чего облегчен будет народ»[893].