Цирцея

– Я бы остался. Если пригласишь. Только до весны. Отправлюсь сразу же, как можно будет выйти в море. Едва ли задержусь еще хоть ненадолго.

Последнее он говорил не мне, а тем или тому, с кем спорил мысленно. Людям своим или жене – это меня не волновало. Я не глядела на него, чтобы не выдать радости.

– Приглашу.

* * *

Что-то изменилось в нем после этого разговора – ослабло напряжение, которое он сдерживал, оказывается, а я и не замечала. На следующий день Одиссей и его команда, негромко переговариваясь, спустились к берегу. Отволокли корабль в укромную пещеру. Подперли его, свернули парус, убрали снасти, чтобы уберечь их от зимних штормов и сохранить до весны.

Порой я замечала, что Одиссей смотрит на меня пристально. Взгляд его делался пытливым, и он, как бы между прочим, начинал задавать свои окольные вопросы. Об острове, моем отце, ткацком станке, моей жизни, колдовстве. Тот же самый вид, так хорошо уже мне знакомый, Одиссей принимал, замечая краба с тройной клешней или дивясь причудливым течениям в восточной бухте Ээи. Мир состоял из тайн, а я была лишь очередной из миллионов загадок. Я не отвечала и, хотя Одиссей изображал разочарование, начинала понимать, что ему это, как ни странно, нравится. Дверь, не отворившаяся в ответ на его стук, – невидаль уже сама по себе и даже облегчение, пожалуй. Весь мир открывался ему. А он открывался мне.

Одни истории он рассказывал при свете дня. Время других наступало, только когда догорал очаг и видеть лицо Одиссея могли лишь тени.

– Это после циклопов было. Нам наконец-то повезло. Мы высадились на Острове ветров. Знаешь такой?

– Остров царя Эола. Он питомец Зевса и обязан следить за ветрами, носящими по свету корабли.

– Я угодил ему, и он ускорил наш путь. Да вручил мне к тому же огромный мешок, куда поместил все противные ветры, чтобы они нам не мешали. Девять дней мы мчались по волнам. Я не спал ни единого часу – сторожил мешок. Я, конечно, сказал своим людям, что в нем, но… – Он покачал головой. – Они решили, там богатства, которыми я не хочу делиться. Доставшиеся им сокровища Трои давно уже сгинули в море. А возвращаться с пустыми руками никому не хотелось. Ну и… – Он глубоко вздохнул. – Догадываешься, что случилось.

Я догадывалась. Узнав, что им предстоит бездельничать целую зиму, спутники Одиссея возликовали и сделались совсем неуправляемыми. По вечерам развлекались метанием винных опивок. Мишенью делали большое блюдо, но целились из рук вон, потому что к тому времени не один кубок успевали опрокинуть. Стол постепенно пачкался, словно на нем резали кого, а игроки поглядывали на моих нимф: надо бы, мол, обтереть. Когда же я предложила им сделать это самим, переглянулись и, будь на моем месте кто-то другой, воспротивились бы. Но рыл своих они не забыли.

– Наконец я не выдержал, – продолжил Одиссей, – и заснул. Не почувствовал, как у меня забрали мешок. Вой ветров разбудил меня. Вихрем вырвались они на свободу и пригнали нас обратно, словно мы и не уплывали. Пройденных миль как не бывало. Они считают, я скорблю по их погибшим товарищам, и я скорблю. Но порой сам готов убить оставшихся в живых, и только эта скорбь меня останавливает. Они нажили морщины, но не нажили ума. Я забрал их на войну, прежде чем они сделали все то, что заставляет мужчину остепениться. Жениться они не успели. Детей не завели. Они не знали неурожайных лет, когда выскребаешь последнее из закромов, и урожайных не знали, когда учишься сберегать. Они не видели, как стареют и слабеют их родители. Не видели, как они умирают. Боюсь, я лишил их не только юности, но и зрелости.

Он потер костяшки пальцев. В молодости Одиссей был лучником, а усилие, необходимое, чтобы натянуть тетиву, насадить и выпустить стрелу, утруждает руки как ничто другое. Отправляясь на войну, лук он оставил дома, а вот боль его не оставила. Однажды Одиссей сказал: возьми я лук с собой, стал бы лучшим стрелком в обоих войсках.

– Так почему оставил?

Политика, объяснил он. Лук – оружие Париса. Смазливого похитителя жен.

– Герои считали его трусом. Ни одного лучника, даже самого искусного, не нарекли бы лучшим из ахейцев.

– Герои – просто глупцы, – заметила я.

Одиссей рассмеялся:

– Согласен.

Он лежал с закрытыми глазами. И так долго молчал, что я даже подумала: заснул. А потом сказал:

– Видела бы ты, насколько близко мы подошли к Итаке. Я уже чуял, как тянет с берега дымом рыбацких костров.

* * *

Я стала просить его о небольших одолжениях. Не подстрелишь оленя к ужину? Не наловишь ли рыбы? Свинарник совсем развалился, не починишь пару столбов? Когда он появлялся в дверях с сетью, полной рыбы, с корзиной фруктов из моих садов, меня пронзала радость. В саду у дома мы вместе подвязывали лозу. Обсуждали, какие нынче дуют ветры и что делать с Эльпенором, повадившимся спать на крыше, – не запретить ли ему?

– Вот болван, – заметил Одиссей, – шею же свернет.

– Скажу ему, что разрешаю, только когда он трезвый.

Одиссей фыркнул:

– Это значит никогда.