Цирцея

Мрачная обреченность звучала в голосе Одиссея. Я поняла, что он хочет сказать. Опять мойры надели на него ярмо.

– Я сохраню его до твоего возвращения. Сейчас на погребение времени нет.

Мы отнесли тело на кровать, завернули в простыню. Я дала им припасы в дорогу, овцу и барана для обряда. Корабль был уже готов, люди Одиссея давно его оснастили. И теперь, загрузив, столкнули на воду. Холодное море пенилось, брызги туманили воздух. Им придется сражаться за каждую милю, и к вечеру плечи их будут как тугие узлы. Мне бы дать им мазь на этот случай. Да поздно.

Я смотрела, как корабль с трудом перевалил за горизонт, потом вернулась в дом, развернула тело Эльпенора. Трупы я видела лишь однажды – те, что лежали изуродованными у меня на полу и людей ничем не напоминали. Я притронулась к его груди. Она была тверда и холодна. Я слышала, что смерть делает лица моложе, но Эльпенор часто смеялся, и теперь, без искры жизни, лицо его обмякло и сморщилось. Я омыла его, натерла маслами – аккуратно, словно он до сих пор мог чувствовать мои прикосновения. И все это время пела – с песней душе его будет не так одиноко ждать переправы через великую реку в подземный мир. Затем я вновь завернула его в саван, произнесла заклятие, предотвращающее тлен, вышла из комнаты и закрыла за собой дверь.

Листья на деревьях в саду, еще совсем свежие, поблескивали как клинки. Я разрыхлила пальцами землю. Подступает влажное лето, и скоро нужно подвязывать лозу. В прошлом году мне помогал Одиссей. Я тронула эту мысль будто синяк, проверяя, больно ли. Когда он уедет совсем, уподоблюсь ли я Ахиллу, оплакивавшему Патрокла, своего утраченного возлюбленного? Я попыталась вообразить, как бегаю взад-вперед по берегу, рву на себе волосы, бережно храню обрывок старого Одиссеева хитона. Кричу, что погибла часть моей души.

Я не могла такого представить. И, понимая это, испытывала боль иного рода. Но может, так суждено. В преданиях боги и смертные всегда расстаются скоро.

Ту ночь я провела на кухне, резала аконит. Одиссей уже, наверное, встретился с мертвыми. Когда он уходил, я сунула склянку ему в руку и попросила привезти мне крови из ямы, что он выроет. Тени напитают ее своим холодом, и мне хотелось ощутить их дух – потусторонний, пепельный. Теперь я жалела об этой просьбе. Так могли бы поступить Перс или Ээт, в чьих жилах лишь чародейство, но нет тепла.

Я работала тщательно, пальцы мои действовали безошибочно, чуткие ко всем ощущениям. Травы глядели на меня с полок. Ряды самых разных образцов, чью силу я собирала собственноручно. Мне нравилось видеть их в чашах и пузырьках: шалфей и роза, конская мята, цикорий, дикий лавр, моли, закупоренный в стекле. И наконец, так и оставшийся лежать в коробочке из кедра сильфий, перетертый с полынью, – зелье, которое я принимала каждый месяц с тех пор, как впервые легла с Гермесом. Каждый месяц, кроме последнего.

* * *

Мы с нимфами стояли на песке, наблюдая, как корабль выгребает к острову. До берега люди шли вброд молча. Согнувшиеся, словно камнями придавленные, ослабевшие, постаревшие. Я отыскала глазами Одиссея. Лицо его было мертвенно бледно, непроницаемо. Даже одежды людей поблекли, ткань вылиняла в серый. Они походили на рыб, заточенных под коркой льда.

Я вышла вперед и, осветив их взглядом, воскликнула:

– Приветствую! Приветствую вас вновь, люди с золотыми сердцами. Люди, что крепче дубов! Вы герои, достойные легенд. Вы повторили подвиг Геракла: увидели обитель смерти и выжили. Идемте! Вот расстелены для вас покрывала на мягкой траве. Вот еда и вино. Отдыхайте и поправляйтесь!

Они еле двигались, как старики, но все-таки сели. Блюда с жарким были уже наготове и темно-красное вино. Мы подавали и подливали, пока на их щеках не выступил румянец. Палящее солнце сжигало холодную смертную мглу.

Я увела Одиссея в ближайший лесок.

– Рассказывай.

– Они живы. Вот лучшее известие. Мой сын и жена живы. Отец тоже.

Но не мать.

Я ждала.

Он разглядывал свои изрубцованные колени.

– Там был Агамемнон. Когда он вернулся с войны, жена зарубила его в ванной, как быка, потому что завела любовника. Я видел Ахилла с Патроклом и Аякса с незаживающей раной, которую он сам себе нанес. Они завидовали, что я жив, но их сражения хотя бы позади.

– И твои останутся позади. Ты достигнешь Итаки. Я это видела.

– Достигну, но Тиресий сказал, что там я застану людей, осадивших мой дом. Подъевших мои припасы и посягнувших на мое место. Придется думать, как с ними расправиться. А потом смерть придет ко мне с моря, хоть я и буду ходить по земле. Любят боги загадки.

Ни о чем еще не говорил он с такой горечью.

– Нельзя об этом думать. Только измучаешься. Думай лучше о предстоящем пути, что приведет тебя домой, к жене и сыну.

– Мой путь… – сказал он мрачно. – Тиресий показал мне его. Я должен идти через Тринакрию.

Слово как стрела – поразило в самое сердце. Сколько лет уже не слышала я об этом острове? Воспоминание возникло передо мной: мои сияющие сестры, и Милочка, и Прелестница, и все остальные покачивались в золоченых сумерках, словно лилии на воде.