Цивилизация классического ислама

Сам церемониал аудиенции в Багдаде дошел до нас в описаниях, которые подчеркивают роль камергера, определявшего последовательный выход сановников в порядке их рангов: сначала наследный принц, если таковой был, затем сыновья халифа, вазир со своим эскортом, командующий войсками, начальники канцелярий, секретари, эмиры, хашимиты и кади. Вазир и главнокомандующий должны были поцеловать землю перед халифом (по крайней мере, в X в., ибо земной поклон, по сведениям хронистов, начал практиковаться только в эту относительно позднюю эпоху), затем его руку, после чего занимали отведенные им места справа и слева от суверена. Прочие лица довольствовались целованием «кромки ковра» перед халифом, прежде чем расположиться по сторонам двора, на который открывался айван, где восседал халиф. Наконец, принималась армия, и воины также занимали места по обе стороны двора за веревками, натянутыми, чтобы оставить открытым срединное пространство. Все эти действия должны были производиться в почтительном молчании и строгом порядке.

Когда сановники и воины оказывались на своих местах, камергер пропускал персону, которую халиф удостаивал аудиенции, — иногда эта персона предварительно, как мы видели выше в случае с принятыми ал-Муктадиром византийскими послами, посещала залы халифского дворца со всеми их чудесами. Тотчас по входе ей полагалось несколько раз пасть ниц, проходя между двумя рядами присутствующих. В X в. величие халифа было подчеркнуто возведением для него зарешеченной ложи.

Именно такую ложу мы обнаруживаем в рассказе Насира-и Хусрава, с восхищением вспоминавшего фатимидский сарир, занимавший в каирском дворцовом павильоне все помещение. Это был трон или, точнее, обложенное подушками ложе отдохновения, на котором халиф сидел по-восточному, а то и полулежал. «Три его стороны, — пишет автор, — были в золоте, там были представлены сцены охоты, конники, понукающие скакунов, и другие сюжеты. Там можно было также видеть надписи, исполненные прекрасной каллиграфией. Ковры и драпировки этого зала были из греческого атласа, специально вытканного в точности по нужным размерам. Балюстрада в виде золотого трельяжа окружала сарир, красота которого не поддавалась никакому описанию. За ним, со стороны стены, была поставлена лесенка из серебра. Этот трон был столь чудесен, что целого тома не хватило бы, чтобы описать его во всех деталях». Все это должно было наподобие балдахина придать величественность драгоценной фигуре суверена, перед которым, кроме того, горели курительницы с ладаном и почтительно склонялись пышные опахала в руках рабов.

Церемониал частных приемов халифа был, очевидно, проще, но суверен в любом случае ждал особых знаков почета и уважения. Визитеры должны были приветствовать его титулом эмира правоверных, целовать руки и ноги, не обращаться к нему самовольно с речами, за чрезвычайно редкими исключениями, но хранить молчание и стоять в ожидании приказов.

Тем самым делалось все, чтобы подчеркнуть величие человека, который в расцвет аббасидской эпохи занимал поистине уникальное место во главе империи и обладал престижем, с которым не мог сравниться никто, как бы он ни тщился с ним соперничать и как бы ни чаял получить хоть какую-то частицу его огромной власти. К церемониалу, возвеличивающему халифа публично или в частном порядке, добавлялись еще гиперболические дифирамбы поэтов и других оплачиваемых льстецов, которым никакой подхалимаж не казался чрезмерным. Официальные сладкопевцы, нещадно эксплуатируя типично арабскую поэтическую тему персональной или племенной гордости, только продолжали традицию хорошо известного в древней Аравии литературного жанра, но применительно к новым обычаям суверенного двора. Знаменитым поэтам умаййадской эпохи, таким как ал-Ахтал, Джарир и ал-Фараздак, наследовали при аббасидском дворе ал-Бухтури и Ибн ал-Руми. Их славословия достигали лиризма, который можно проиллюстрировать следующими стихами ал-Мутанабби, тем более показательными, что они адресовались двум мелким царькам X в. — черному евнуху, правившему в Египте во времена Ихшидидов, и военачальнику мелкого хамданидского эмирата в Халебе.

Восходя на небосклоне, меркнет гордое светило, затмеваемое встречей в вашем лике с солнцем черным… —

говорил поэт первому, добавляя далее:

Кожа — это лишь личина, чистота души важнее белизны иной рубахи… — чтобы воскликнуть в финале:

Кто же белым государям обрести поможет кожи цвет и евнуха обличье?

Что касается отрывка, обращенного ко второму, поэт использовал классический набор образов, чтобы восславить щедрость эмира, подобную благодатному дождю, оплодотворяющему мир. Там, в частности, можно прочесть: