Цивилизация классического ислама

Само разнообразие этих радостей, превращающихся в уличный спектакль, живописная пестрота которого была поразительна, в сущности, символизирует гетерогенность исламского города, где сочетались противоположные политические и религиозные тенденции и в то же время давало о себе знать устойчивое влияние аристократических дворцовых кругов. Этот город вбирал в себя все живые силы цивилизации своей эпохи. Бедуины и селяне, как мы видели, занимали почти маргинальное положение, хотя первые рассматривались как хранители чистоты арабского языка, а вторые производили основу экономического богатства империи. Со своей стороны, окружение суверена после IX в. отчасти состояло из относительно ассимилированных чужестранцев, из которых мог происходить и сам государь. Только население города: богословы, купцы и труженики, а также администраторы — обеспечивали преемственность Предания, строго соблюдали предписания, почитали доктринальное наследие и придерживались мусульманского образа жизни. Несомненно, многие суверены, даже не будучи арабами, тоже считали своим долгом защищать ислам и содействовать расцвету цивилизации, которую были обязаны оберегать. Но их активность была непостоянной, и горожане, которые всегда оставались единственными носителями принципов и обычаев, характеризующих исламскую городскую жизнь, представляли собой, как бы то ни было, главное оправдание деятельности правителей и их войск.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

В начале этой работы мы обосновывали наше решение выделить в рамках исламской цивилизации, слишком часто рассматриваемой как вневременная, «классический» период, который можно ограничить веками рождения и временем расцвета первоначальной арабо-мусульманской культуры. Но по мере создания нами целостной картины обнаружилось разнообразие аспектов этой классической цивилизации. Даже в сердце Ближнего Востока, обыкновенно противопоставляемого отдаленным от центра очагам, мусульманская Сирия эпохи Крестовых походов не походила ни на аббасидский Ирак, ни на фатимидский Египет, ни даже на умаййадскую Сирию. Каждая эпоха имела неповторимый оттенок как в своих материальных достижениях, так и в политических событиях или интеллектуальных изысканиях, и эта оригинальность утверждалась в ожесточенных, нескончаемых идеологических столкновениях. Действительно, идеи мусульманских ученых, правоведов и теологов, вырабатывались далеко не в русле единой формальной мысли, а, напротив, приноравливались к медленной эволюции материальных условий и индивидуальных реакций.

Внешний парадокс мусульманского общества, многоликого и в то же время подчиненного строгим правилам ислама, легко разрешить, если признать ту адаптационную способность, которая всегда характеризовала классическую мусульманскую мысль, в особенности мысль юридическую. Люди закона, как ее живое воплощение, интегрировали в одни и те же постоянные рамки последствия трансформаций, происходивших в окружающем их мире. «Переоценки», более или менее сознательными защитниками которых они, таким образом, делались, никак не противоречили их уважению Закона Откровения, интерпретируемого ими как средство независимого мышления и здравого смысла, легитимность которого они редко оспаривали. Даже разногласия и конфликты, непрестанно возникавшие между ними и так глубоко затронувшие мир ислама, лишь соответствовали изменениям концептуального знания и уровня жизни тогдашнего общества: примитивные вначале мысль и организация, затем — интенсивный период апогея, озаривший варварский еще Запад, и, наконец, чередование сменявших друг друга моментов упадка и блеска, не являвшееся сугубо исламским феноменом.

Такой подход ценен не только в качестве метода, позволяющего познать исчезнувшую средневековую цивилизацию. Он ведет прежде всего к пересмотру некоторых суждений европейцев, которые в ее отношении зачастую выступают либо хулителями, либо поклонниками. Первые, хулители, презирают все, что отступает от греко-романского духа в литературе и искусстве, все, что отводит ничтожное место работе воображения рядом с религиозной ученостью и филологией, все, что отмечено менталитетом, тяготеющим к чувственности и буйству, к произволу, преобладающему над духом метода, наконец, к легализму, порождающему иногда лицемерие. Другие, поклонники, напротив, восхищаются масштабами технических и экономических достижений, превосходящих в некоторые эпохи достижения европейские, и пытаются увидеть в этом роль кочевников, постепенно адаптированных к оседлой жизни и увековечивших в могучих государствах традиции древнейших империй Востока, они стремятся отыскать там прежде всего влияние социальных и религиозных добродетелей, которые превозносились и зачастую реально существовали в странах ислама. Редко остаются беспристрастными точки зрения, принимающие или отвергающие ислам целиком, в зависимости от его «наследия» или возможности его адаптации к формам современной жизни и, особенно, в зависимости от характерных черт, которые противопоставляют его цивилизацию цивилизации средневекового Запада.