Цивилизация людоедов. Британские истоки Гитлера и Чубайса

Для немецких генералов соотношение сил на Западном фронте в то время являлось подлинным кошмаром: «У всех экспертов… волосы вставали дыбом, когда они думали о возможности французского наступления. Им было непонятно, почему оно не начинается. Если бы французская армия [тогда] всеми силами перешла в наступление, она бы могла недели за две дойти до Рейна. Немецкие силы на западе были поначалу слишком незначительны, чтобы остановить французов» [187]. Строительство немецких укреплений на границах Франции и Голландии в тот момент ещё не было закончено [139], а имевшихся у немцев не только бензина, но и боеприпасов хватило бы не более чем на три дня ведения боевых действий. Немецкие власти даже отдали распоряжение об «эвакуации угрожаемой пограничной зоны» [239].

Однако Гитлер четко понимал, что политические задачи, которые правительство Англии ставило перед собой, не позволят ему перейти от идеологической к военной логике и согласиться на победу [146].

Ещё 15 мая 1939 года британский посол Гендерсон уверил статс-секретаря МИДа Германии, что для западных держав война за Польшу «будет [исключительно] оборонительной». И уже 28 августа 1939 года гитлеровское посольство в Лондоне совершенно точно знало, что «неминуемое объявление войны» Англией не будет означать никакой «реальной борьбы» против Германии.

«30 августа 1939 года британский кабинет был извещен, что 46 союзным дивизиям на западной границе Германии противостоят только 15 немецких, 35 тыс… французских офицеров – менее 19 тыс. немецких, 3286 французским танкам – ни одного немецкого»

[80, 239]. «На 1 сентября 1939 года у союзников на западе было 2200 самолетов против 1000 у Гитлера[158]

(ещё 2600 он послал на Польшу). Союзники могли в короткое время выставить на западный фронт 4,5 млн [только] французских солдат против… 800 тыс. немецких. Превосходство в артиллерии также было на стороне французов» [80, 207]. Французский главнокомандующий Гамелен весьма аргументированно подтверждал, что на тот момент силы французов в 3–4 раза превосходили немецкие [269].

Однако британский Комитет имперской обороны ни разу даже не обсуждал вопрос, следует ли после нападения Гитлера на Польшу вынудить Третий рейх воевать на два фронта. При этом поляков, которым Англия дала гарантии, полностью игнорировали, сразу списав со счетов пятую по величине 300-тысячную армию Европы [154].

Это представляется исчерпывающим доказательством того, что Британия, разочарованная и возмущенная тем, что Гитлер не захотел договариваться с ней о новом Мюнхене по поводу Польши (а, напротив, заключил пакт о ненападении с СССР, временно подорвав её стратегию), тем не менее собиралась договориться с ним после уничтожения последней [271], так как продолжала нуждаться в нем[159].

Уже через десять дней после объявления войны личный секретарь Чемберлена отметил, что Англии не следует отказываться от возможности объединения с немецким правительством ради противостояния общей угрозе, то есть Советскому Союзу [160]. И действительно, в сентябре 1939 года британцы в ходе секретных договоров при посредничестве папы Римского заверили Гитлера (весьма встревоженного продвижением французов в ходе так называемого Саарского наступления 7–12 сентября), что не допустят никакого серьезного наступления на западном фронте [126].

Твердая расовая и классовая убежденность, что «коммунизм представляет собой наибольшую опасность… большую, чем нацистская Германия» [222], оставалась основным настроением британских элит.

А уже в декабре 1939 года правительственная (и, более того, с предисловием Министра иностранных дел) публикация «Дело Британии», открыто и последовательно восхваляя фашистские режимы Италии, Испании и Португалии, провозглашала, что линия фронта «проходит не между демократическими и недемократическими государствами – как было абсурдно предположено». Официальная позиция английских властей заключалась в то время (как и сегодня) в том, что «основная ответственность за волнения в Европе лежит на России», а Гитлер являлся вполне приемлемой фигурой, пока боролся против «кровавой мировой революции». Единственной серьезной претензией к нему была горькая жалоба в связи с советско-германским договором о ненападении на «отступничество и измену герра Гитлера», «предательство Европы, брошенной на алтарь коммунистических амбиций» [80].