Цивилизация рассказчиков: как истории становятся Историей

Тенденция к коммерциализации совпала в буддизме с другими интересными новшествами. В тот период возникла новая версия веры, построенная вокруг идеи бодхисатвы, – буддизм Махаяны, или «буддизм Великой колесницы». Последователи этой школы утверждали, что достижение нирваны не обязательно должно быть одиночным путешествием, которое под силу лишь избранным человеческим душам. Можно направиться туда и группой, во главе с просветленным бодхисатвой, который управляет большой колесницей, полной пассажиров – обычных людей.

Буддизм Махаяны открыл дверь революционной идее о том, что человек вовсе не должен жить абсолютно праведной жизнью и усердно заниматься медитацией и прочими духовными практиками, чтобы достичь нирваны. Горстка избранных монахов способна проделать бóльшую часть трудной работы за них. Другими словами, ревностные подвижники могут посвятить всю свою жизнь пути к нирване, тогда как обычные люди, ведущие обычный образ жизни, будут маленькими шагами приближаться к этой цели, просто помогая монахам и поддерживая их материально.

Доктрина Махаяны привела к расцвету монастырей – отныне они служили не только прибежищами для монахов, но и институтами для сбора пожертвований от людей, которые исповедовали буддизм, но не могли себе позволить (или не могли себя заставить) посвящать много времени буддийским практикам. Вскоре монастыри сосредоточили в своих руках огромные земельные владения и запасы золота. Поскольку это богатство нельзя было направить на потребление (к сожалению, религия запрещала роскошь), монастыри стали инвестировать свой капитал в крупные предприятия, профинансировать которые было не по карману ни одному отдельно взятому человеку.

В то время и в том месте под «крупными предприятиями» обычно понимали дальние торговые экспедиции с участием больших караванов, организацию сети промежуточных дорожных станций, а также создание финансовых механизмов для облегчения деловых операций. Все эти вещи идеально сочетались, поскольку торговцы все больше становились буддистами, а буддисты – торговцами. Что же касается обычных людей, то, жертвуя деньги монастырям, они инвестировали не только в свое спасение, но и косвенным образом в развитие торговли.

Потоки товаров направлялись через кушанский мир на восток и на запад, но буддизм тек только на восток. Почему? Дело в том, что, продвигаясь на запад, буддисты-путешественники попадали на все менее благоприятную для их веры культурную почву. Ключевые нарративы Ирана и Месопотамии рисовали вселенную как апокалиптическую драму, имеющую начало и конец, с богами в качестве главных героев и людьми на второстепенных ролях. Буддисты же рассматривали вселенную как обездушенное пространство, лишенное всяких самостоятельных сущностей, в котором ничего не происходит, кроме бесконечно разворачивающейся череды циклов, и считали, что каждая человеческая душа стремится к вечной, бесформенной, обезличенной нирване. Два созвездия идей оказались несовместимы, и не существовало общей структуры, вмещающей в себя идеи Будды и Заратустры или же Будды и еврейских пророков; создать такую структуру искусственно тоже не представлялось возможным. Буддизму не за что было зацепиться в этих культурах, чтобы прижиться здесь или как-то срастись с местными религиями.

А вот на востоке буддийские идеи попали на более плодородную почву. Нельзя сказать, чтобы доминирующая китайская парадигма так легко абсорбировала новое религиозное учение. Будда и Конфуций были подобны маслу и воде. Они предлагали совместимые по существу, но совершенно разные концептуальные гештальты. Будда показывал путь для отдельной человеческой души; Конфуций – социальный контекст для индивида. Будда говорил о космосе; Конфуций – о семье и империи. Будда призывал абстрагироваться от материального мира; Конфуций – вести себя в нем достойно. Будда был нацелен на слияние с вечным; Конфуций – на то, чтобы правильно вести себя здесь и сейчас.

Но в Китае уже несколько столетий распространялась и другая система идей. Разработанное мудрецом Лао-цзы философское учение уходило корнями в то же поле культурных идей и традиций, что и конфуцианство, но обращалось к несколько иным вопросам. Лао-цзы сосредоточился на том, как человеку справиться с неопределенностью и невзгодами этого мира. Не нужно, говорил он, позволять себе попасть в ловушку иллюзии, будто вы что-то контролируете; единственное, что вы можете сделать, – это отказаться от контроля, познать Великий Путь (дао) и подчиниться его течению. Человек, вдохновленный идеями Лао-цзы, был склонен искать уединения на лоне природы, практиковать добродетель созерцания и стремиться к внутреннему спокойствию и умиротворению. Даосизм был таким же родным для китайской цивилизации, как и конфуцианство: он воплощал в себе иные, но в той же мере аутентичные аспекты китайского мировоззрения, порожденного этой землей. Когда буддисты оказались в Китае, они нашли в лице даосов до некоторой степени родственные души.