Цивилизационные кризисы в контексте Универсальной истории

Аналогом «цивилизационного» подхода в исторической социологии у биологов служит оппозиционная эволюционизму «сукцессионная» парадигма. В ней «идеи прогресса, ”высшего” и “низшего” отходят на второй план» [Богатырева О.А., 1994, с.31], сохраняя смысл лишь в рамках определенного цикла. В свое время ярко, с присущей ему иронией, близкую позицию выразил Н.В. Тимофеев-Ресовский: «Пока что нет не то /что/ строгого или точного, но даже мало-мальски приемлемого, разумного, логичного понятия прогрессивной эволюции… На вопрос – кто же прогрессивнее: чумная бацилла или человек – до сих пор нет убедительного ответа» (цит. по [Бердников В.А., 1991, с.32]).

Здесь, как и в социальной истории, синергетическая модель помогает удержаться между идеологиями конечной цели и замкнутых циклов. Эволюция видится как последовательность апостериорных эффектов, отчасти случайных (рост разнообразия в спокойные периоды за счет актуально бесполезных, но приемлемых для системы мутаций), отчасти необходимых для сохранения системы при обострившихся кризисах. Иначе говоря, мы опять убеждаемся: прогрессивная эволюция биосферы (как и общества) – не цель, а средство сохранения неравновесной системы.

Вместе с тем устанавливаются критерии для сравнительной оценки процессов и состояний.

Вопрос о том, «прогрессивнее» ли человек чумной бациллы, не столько проясняет, сколько запутывает существо дела. Сравнивать отдельные виды под таким углом зрения не вполне корректно, поскольку каждый из них живет в своей нише, по мере возможности приспосабливается к спонтанным изменениям среды и, в общем, не является предметом биологической эволюции. Как ранее отмечалось, простейшие виды устойчивее сложных, о чем легко судить по палеонтологической летописи. Устойчивость может служить критерием разрешения конкретной кризисной ситуации, но не эволюционной тенденции. Чтобы получить единый критерий биологического «прогресса», необходимо вычленить адекватный объект.

Таким объектом является биосфера – неравновесная система, сохраняющая относительную устойчивость на протяжении длительного времени и вынужденная ради этого трансформироваться (равно как носителем долгосрочной социальной эволюции служит человечество в целом, а не отдельные сообщества или регионы – см. Очерк II). Достоверная картина откроется через телескопический объектив, если мы сопоставим состояния биосферы на различных срезах геологической истории: например, фазы раннего и позднего протерозоя, венда и кембрия, пермского и триаского, неогенового и четвертичного периодов, плейстоцена и голоцена. При таком сопоставлении очень трудно не заметить, что система становилась все более сложной, внутренне разнообразной [2]

, энергетически активной и интеллектуальной.

Становилась ли она более устойчивой? Взглянув еще раз на геохронологическую шкалу, мы заметим, что скорее нет, чем да. При обсуждении этого вопроса неожиданно обнаружилась параллель с противоречивой «логикой устойчивости», которая зафиксирована в жизнедеятельности социальной системы. Напомню (см. формулы /I/ и /II/ , раздел 2.5), с ростом технологического потенциала увеличивалась внешняя устойчивость социума, и вместе с тем он становился чувствительнее к внутренним колебаниям.

Нечто похожее происходило и в эволюции биосферы. Вероятно, живое вещество на Земле имело больше шансов сохраниться, если бы очень мощное внешнее воздействие на планету произошло в фанерозое, чем в протерозое, так как сложные формы, разрушившись, составили бы защитный слой для простейших. Но у сложной системы ниже порог летального воздействия, т.е. в целом эволюционирующая система становилась уязвимее, о чем свидетельствуют и сокращающиеся сроки бескризисного существования [Буровский А.М., 2000].

Таким образом, чтобы оценить преимущество сложности, энергетической эффективности и интеллектуальности, нам опять, как и в социальной истории, необходим синергетический критерий: биосфера становилась не более устойчивой, но более неравновесной, т.е. способной сохранять устойчивость на более высоком уровне неравновесия со средой.

Следовательно, суждения в том духе, что человеческое общество – единственный в мире объект, сложность которого со временем возрастает, и что, соответственно, оно изначально эволюционировало «не туда», являются недоразумениями. В истории живой природы отчетливо прослеживаются те же векторы, которые мы наблюдаем в социальной и прасоциальной истории, причем направление векторов нельзя не признать достаточно странным как интуитивно, так и в рамках классического естествознания.

Тогда, может быть, правы те, кто полагают самое жизнь явлением клиническим, признаком старения Вселенной, «раковой опухолью на теле Материи»? Попробуем в этом разобраться…