Цурюк

Please adjust your dress before leaving.[7]

Надпись в английской общественной уборной

Всё в последнее время происходило как-то криво, не по Книге.

— Остынь! — твердил себе Пётр, запивая горькую квасом с мухами. — Ведь ты не настоящий Будённый… Просто беглый городовой, мусорино позорный…

— Наливай давай! — он демонстративно сгрёб маркитантку за жирные прелести.

— А кто, если не ты? — внезапно строго отозвалось в голове красного комполка голосом Кобы… Что тут ответишь? В течение двух суток просрано практически всё: историограф похода Бабель сбежал, прихватив огненный меч Революции. Бронепоезд пропал, и, как результат, весь план освобождения Немы от колчаковской гидры гавкнул. Теперь путь врагу на Вятку открыт… При этом никакого другого Будённого помимо самого сержанта Ганешина на горизонте нет и никогда не было. Абзац!

Он замахнул ещё полстакана первача и вышел, звякая шпорами, за шатёр.

Тёмное поле, сколько хватал взгляд, было усеяно бивачными кострами. В небе со стороны противника застрекотал аэроплан. Пётр в бессильной злости сжал кулаки. Одномоторный «фоккер»-разведчик, демонстративно облетев расположение полка, разбросал листовки и скрылся в ночи без единого выстрела. Ганешин поднял спланировавшую к ногам колчаковскую агитку и стал читать.

«Солдаты! Большевики вас разводят. Вместо земли и воли вас всех загонят в лагеря. Ленин убит, Сталин кровавый параноик, а ваш Будённый вообще самозванец и бывший жандарм. Вяжите главарей и переходите, пока не поздно, под трёхцветное знамя подлинной демократии, Единой и Неделимой России! Каждому обещаю коня, сапоги и 100 рублей ассигнациями.

Начальник отдела контрпропаганды В.К.Свинтидзе.»

— Так вот где ты вынырнул, Викентий Карлыч! — Будённый скрутил из послания козью ногу и зло затянулся. — Ну, что ж, даст Бог, ещё поквитаемся с тобой… товарищ подполковник!

— Трубите сбор! — крикнул он, вбегая в штабную палатку. — Срочная передислокация.

Через полчаса несколько неприятельских батарей, разорвав громом ночь, усердно перепахали по наводке «фоккера» оставленное будёновцами гороховое поле. Полк отошёл и закрепился на подступах к Неме. Сам Будённый разбил ставку в брошенной резиденции купца Рябинина. Знакомые места… Интересно, где-то сейчас Левин?

* * *

… О.Фрола изловили в лебеде; он трясся и тыкал жирным перстом в небеси. Закончив растаскивать добро с поповского подворья, мужики собирались уже подпустить преподобному красного петуха, но Блюмкин умело перевёл стрелки на конкретику.

— Выноси святых! — он указал на распахнутые ворота храма. — Нечего клуб захламлять.

Мужики не без некоторой опаски принялись сволакивать в штабель «божью благодать». Латыши штыками обдирали с досок литые оклады и паковали драгметалл в мешки. После этого в дело вступал Ефим Генералов с колуном.

— Хватит, попили нашей кровушки! — покрикивал сельский богоборец, разбивая и швыряя в костёр наследие тёмного прошлого. Святители и великомученики угрюмо корчились в пламени революции, не в силах явить маломальское чудо — и суеверный страх полегоньку начал отпускать народ. Остаканившись из поповских погребов, вандалы притащили гармонь и вскоре уже пустились в буйный перепляс вокруг костра.

Левин, не имея возможности что-либо изменить, с тяжёлым сердцем удалился от вакханалии под опустевшие своды храма. Распятого Иисуса вынесли, и теперь один Бог-отец с фрески злобно таращился на него из-под купола.

— Ну, что, Яхве, бог-ревнитель, — угрюмо процедил Левин, — теперь будешь мстить до седьмого колена, как завещано? И детям, и внукам нашим? Рад покуражиться?

Ответа не последовало. Тогда Левин выдернул из деревянной кобуры маузер и, прицелясь сквозь набежавшие слёзы, засадил пулю между глаз главному виновнику всего сущего. К ногам брызнула штукатурка. Он вздрогнул — сзади на плечо легла чья-то рука.

— Ход ваших мыслей мне нравится, — произнёс возникший из полутьмы Яков Блюмкин, — я тоже с детства недолюбливал этого мстительного старикашку. Только целитесь вы не туда, Борис Викторович.

— А куда надо? — тупо спросил Левин комиссара.

— Себе в голову, любезнейший. Там он окопался, точно вам говорю.

— Почему тогда уж не в сердце?

Блюмкин тонко улыбнулся.

— Ваше представление о Боге — плод вашего ума, то, что вам за тысячу лет вдолдонили попы. Посему — только в голову.

— Я над этим подумаю, — хмуро буркнул Левин, пряча маузер в кобуру.

— Кстати, о попах — что с преосвященным делать? Он давно тут всем поперёк горла — полсела у него в кабале. Ефимка просветил их слегка насчёт инквизиции — теперь пьяные поселяне требуют бросить попа в костёр.