Цурюк

— Я должен вас поблагодарить, — резко всем корпусом повернулся к Якову Дзержинский, — за доставку в ЧК опасного контрреволюционера. Фамилия этого типа — Савинков, и он в меня уже стрелял. Разумеется, я выше личных счётов — меня многие ненавидят! — голос его стал набирать сверлящие, истерические нотки. — Но он… Этот человек покусился на самое возвышенное, тёплое, светлое… Можно сказать, на святое.

Прошептав последнее слово на всхлипе, Дзержинский без сил опустился на диван.

— Не хотелось бы думать, что вы с ним в сговоре, Блюмкин. Так что будет лучше, если расскажете всё сами, как на духу.

— Тот самый Савинков? — лицо Якова фальшиво вытянулось. — Ну, значит нам повезло вдвойне!

— В каком смысле?

— Как я уже докладывал, этот тип занимался у Сталина эзотерической разведкой. Но если он к тому же имеет навыки террора, то сам Бог велел нам его использовать. Разве не вы кричали на всех углах, что у чекиста должна быть холодная голова? Так попытайтесь её включить для разнообразия. К примеру, вам ведь нужно знать, где сейчас Коба?

— Ну, допустим…

— А козни Лейбы Троцкого и его шайки-лейки? А если Колчак займёт Вятку и понадобится действовать в тылу врага? — дожал Блюмкин. — Короче, я настоятельно прошу временно передать Левина-Савинкова в моё полное распоряжение.

— Да, но после…

— Обещаю, когда всё закончится, вы сможете лично выбросить его на булыжники с верхнего этажа Лубянки. А я, так и быть, поддержу за ноги.

— Ох, Блюмкин! Вы мёртвого уговорите, — погрозив Якову трупно-бледным костистым пальцем, Феликс Эдмундович вышел из кабинета. А вскоре туда вновь втолкнули Левина в кровоподтёках, уже без ремня и сапог.

— С днём рождения! — приветствовал его Блюмкин.

— Он у меня в марте…

— Благодаря мне вы только что родились во второй раз.

— Спасибо.

— «Спасиба» недостаточно, придётся отрабатывать. Мне глубоко плевать, на что вы там покусились, Левин, но имейте в виду — вы живы до тех пор, пока сотрудничаете со мной, так что приступим поскорее. Мне необходимо знать, где сейчас Сталин. Можете на него выйти?

— Попробую, если угостите папиросой. Боюсь только, он сразу же меня засечёт.

— Это не важно, соврите что-нибудь. Надеюсь, мысли он не читает?

— А вот в этом я как раз не уверен…

— Да шняга это, обычные кавказские распальцовки, — поморщился Яков. — Скорей курите и поехали.

Левин лёг на диван, закрыл глаза и, привычно разогнав вихрь огня от крестца к макушке, вызвал в памяти усатый лик Сталина. Выход произошёл как всегда гладко — но дальше сознание окуталось каким-то клубящимся перламутровым туманом. Он напряг всю свою волю, пытаясь сосредоточиться на образе Кобы — но Кобы нигде не было. Всё, что он смог уловить — это издевательски прозвучавшую фразу с грузинским акцентом: «Время — вперёд!» Тонкое тело, не отягощённое земным умом, восприняло эти слова, как команду — и Левин, пронырнув сквозь пелену, с ускорением понёсся по радужному тоннелю, состоящему, как ему удалось разглядеть, из миллионов цветных картинок, мелькавших слишком быстро, чтобы их осознать. На секунду он испугался, что умер — но тут тоннель закончился, и он увидал с высоты птичьего полёта знакомый пейзаж. Это была Нема, причём, судя по телевышке, Нема его родного постсоветского времени, пробуждающаяся в хмурых лучах осеннего утра.

По трассе, ведущей из города, в сторону Рябиновки двигалась военная автоколонна в сопровождении двух лёгких бронетранспортёров. Вот она замерла перед воротами — и десантники, получив команду, рысью двинулись в обход, беря пионерлагерь в кольцо оцепления. Левин не сразу понял, что его напрягает больше всего в увиденном. И лишь снизившись, он разглядел жирные тевтонские кресты на бортах машин и услышал характерные лающие выкрики команд на немецком языке.

Испуганной птицей он метнулся к посёлку и, заложив вираж над центральной площадью, увидел реющее в лучах восходящего солнца алое полотнище с чёрной свастикой в белом круге над комендатурой.

Ничего не понимая, он инстинктивно ещё раз вызвал в памяти образ Сталина — и тут же очутился в полутёмной избе. По интерьеру Левин узнал жилище таинственного мазыка. Сам дед восседал во главе стола, прихлёбывая из блюдечка травяной чай. По правую руку от него сидела Катя, грызя пряник, а по левую — Иосиф Виссарионович с неизменной трубкой в зубах. Вождь склонился над топографической картой, ковыряя прокуренным квадратным ногтем подстаканник с барельефом, изображающим профиль престарелого фюрера.

— Кто-нибудь всё-таки объяснит мне, что тут происходит? — хмуро поинтересовался Коба.

— Ждём донесений разведки, — развёл руками дед.

— Я говорю в широком смысле! — взорвался обычно невозмутимый Сталин. — С каких пор в Вятской губернии хозяйничают немцы, и что это за рожа с педерастическими усиками на моём подстаканнике? Не пойму, кого этот старикашка мне напоминает.

Тут дверь бесшумно отворилась, и в комнату проскользнула рыжая девчонка в лихо сдвинутом на ухо берете.

— Атас! В Рябиновке зондеркоманда партизан выкуривает, а полицаи пошли в обход по дворам, с овчарками. Край через полчаса будут здесь.