Цветок ириса

- Мы с твоей матерью всю жизнь вместе, ты знаешь. Каждый день бок о бок, много лет, а я этого словно никогда и не замечал. Знаешь, когда по-настоящему оценил? Когда она в этот санаторий уехала, а ты во Флоренцию улетел. Сразу так пусто стало, тихо... Было время подумать, что стоит принимать как данность, а что нет. Не повторяй моих ошибок.

Герман Альбертович качнул головой в сторону наблюдавшей за ними Виттории, подмигнул сыну и ушел к жене, как раз принявшейся нахваливать кондитерские шедевры Бьянки. Та даже зарделась от похвал и смущения.

- У тебя чудесные родители, – послышался голос подошедшей к нему Виты. Обернувшись к ней, Артем тепло улыбнулся и приобнял ее за талию, притянув ближе к себе.

- А ты меня со своими так и не познакомила.

- Ты ведь еще не завтра уезжаешь. Будет время. Сначала надо с делами закончить, с картиной.

- А я-то уж надеялся, что теперь нам никакой Боттичелли не помешает, – притворно вздохнул Артем, за что получил от Виты ладошкой по плечу. – Ладно, шучу.

- Слушай, а как ты думаешь, кто все-таки изображен на картине? – не утерпела Виттория. Он пожал плечами.

- Я все еще уверен, что там художник. Ты просто не видела того, что видел и чувствовал я во время тех снов – или видений, чем бы оно ни было. Он сидел перед мольбертом, восхищался работой и думал о том, как сильно любит ее.

- Может, ты и прав, – выдержав паузу, ответила Вита. Выглянувший с кухни Лука как раз позвал их всех за стол, и все принялись рассаживаться. – Пойдем?

- Я сейчас.

Голова внезапно закружилась, словно ему вдруг стало нечем дышать. Он ухватился за кресло, сжал в ладони оставленный на столе стакан с газировкой, сделал жадный глоток. Стало немного легче, но не до конца, и, сев в кресло, Артем закрыл глаза.

Боль в груди – вот первое, что он почувствовал. Вокруг раздавались громкие голоса, кто-то что-то кричал, но слов было не разобрать. Только боль – острая, разливающаяся по венам, раздирающая изнутри.

Ему осталось недолго.

Высокий потолок кончался искусным куполом собора святой Марии. В вышине кружили вспугнутые с перекладин голуби, через круглые окна наверху лился яркий солнечный свет. Голоса вокруг становились то тише, то громче, пока наконец не остались лишь несколько.

Он точно знал их, но спутанное сознание никак не желало вспомнить их, узнать, ответить.

Руки неожиданно стали чересчур тяжелыми, сил хватило только, чтобы коснуться груди. Пальцы тут же наткнулись на влажную ткань камзола, и ускользающим взглядом он увидел на коже что-то ярко-алое.

Ничего, скоро все будет кончено.

Он не предполагал, что увидит ее так скоро. Его Весна, его Венера, его Симонетта. Два года без нее казались ему вечностью, но, возможно, в этом есть и божья милость – призвать его в свои чертоги в тот же день, что и ее.

Несомненно, все это время она ждет его у райских врат под тенью деревьев, похожая на подлинную Весну, как никогда прежде.

- Джулиано!..

Он попробовал пошевелиться, ответить, но лишь зашелся хриплым кашлем. Боль в груди усилилась стократ. Он не заметил, когда голоса стихли и когда раздались вновь. Не заметил и того, сколько времени пролежал, недвижно глядя на свод купола и ожидая конца.