Цветы в тумане: вглядываясь в Азию

Наблюдение Клоделя не только точно фиксирует факт. Оно приоткрывает дверь в сокровенную глубину китайской души. Китайская речь вообще мало связана с письмом (вэньчжоусцы не без гордости говорили мне, что их диалект нельзя записать иероглифами). Своей крикливостью она словно компенсирует торжественную немоту иероглифики, превращающей смыслы в чистые структуры. Но как иероглифы неожиданно сталкивают с изначальным безмолвием смысла, так и китайская речь по-своему возвращает к первозданной стихии жизни как чистой экспрессии. Китайский язык с его скудной грамматикой, но необыкновенным богатством звуковых модуляций очень благоприятствует сведению слова к чистому звучанию, крайне разнообразному и всегда искреннему, а потому как нельзя более эффективному в общении. Звук – это сигнал, существующий до того, как появляется внешний мир, он самодостаточен и указывает только на переживаемое внутри. Поэтому он есть знак чистой коммуникации, сообщения без адреса, который предшествует рассуждению и творимым им предметным значениям. Его непостижимая грамматика, о которой говорит Клодель, принадлежит интимному пространству первозданной ревербирации жизни, духовного трепета, немолкнущего гула или, точнее, гулкого эха бытия, где все отдается во всем и множится до бесконечности. В нем еще нет ничего «самосущего», а есть только подобия, метафоры истины: «шепот прежде губ». Это о нем сообщает странное удвоение звуков характерное, например, для древних названий первозданного хаоса: тоху-боху, хунь-тунь, мумбо-юмбо… Такое удвоение выталкивает смысл в вариацию, нюанс, диакритический знак и не позволяет замкнуть слово в предметном значении, держит его открытым бездне жизненных метаморфоз. Вот и древний даос Чжуан-цзы (тоже, кстати, с окраинного, полудикого Юга) задавался вопросом, отличается ли человеческая речь от птичьего щебета, а в мире вокруг видел – точнее, слышал – только бесчисленные «переливы голосов» (или, может быть, нескончаемые модуляции одного беззвучного Голоса?). С редкой для философа смелостью он сравнивает человеческую речь с ревом бури, в которой, как ни странно, мир становится родным: чем сильнее шум, тем глубже гармония человеческого бытия. Другой даосский патриарх, Лао-цзы, не менее скандальным образом спрашивал, чем церемонное обращение отличается от бесцеремонного, ведь вежливая и грубая речь несут в себе одинаковый смысл. В любом случае гудящий, переливающийся всеми оттенками тонов океан звуков жизни и есть истинный образ китайской мудрости, а вовсе не натужное, угрюмое молчание. Здесь надо вспомнить и разнообразные упражнения с модуляциями голоса в даосской традиции, и священные мантры буддистов, и громкие выкрики мастеров боевых искусств, помогающие концентрации духа, и голосистое пение актеров китайского театра…

Речь как модуляция вселенского праголоса не позволяет конструировать смыслы, но позволяет ощутить, «восчувствовать» бытие языка в его первозданной чистоте. Она возвращает язык к его материальному присутствию, качеству звучания как таковому. Благодаря этому она несет прозрение, раскрывает бытийную тайну душевного общения, о которой задумывался Клодель. Китай учит материальности просветления…

Итак, не молчание и не слово, а голос есть хранитель и свидетель тайны духовного прозрения. Голос освобождает жизненные силы, лечит и убивает. Превыше всего он собирает людей и богов. Новорожденный, сделав первый вдох, кричит во всю мощь своих легких, возвещая свой приход в мир. Кого он призывает, к кому обращается? К тем, кто делает усилие самопознания, кто выходит в мир, погружаясь к себя. Еще раз: крик – стихия и средство чистой сообщительности сердец и в этом смысле – условие всякой коммуникации, всякой совместности душ. Он создает свое пространство рефлексии, обращенной не на себя, а на других, а следовательно, не чужд искусству и игре, хотя и разыгрываемой со всей серьезностью. Когда я однажды спросил знакомую тайваньку, почему тайваньцы (между прочим, близкие соседи вэньчжоусцев) так галдят, когда собираются вместе, она ответила: «А мы так показываем, что нам радостно быть вместе». Значит, китайцы галдят не просто так, а «со смыслом», и притом смыслом нравственным! Наверное, птицы тоже щебечут не просто так…