Цветы в тумане: вглядываясь в Азию

Видно, что даос Су не интересуется ни собой, ни миром. Он живет по твердому распорядку, но без привычки; захвачен силой столь могучей и чистой, что перед ней меркнут радости и соблазны света. Это, несомненно, плод долгих занятий медитацией. Привычный образ жизни помогает ему добиться еще большей сосредоточенности духа. Глядя на него, понимаешь одну важную истину: рутина закабаляет несознательных и освобождает сознательных. Похожее равнодушие к мирским утехам свойственно разным удальцам, которые любят «спорить со смертью», ее можно встретить и в криминальной среде. Но бандиты живут хваткой воли, неспособны «оставлять» себя и тем более не взращивают в себе покой, а потому, в сущности, их равнодушие к жизни поддельно и в буквальном смысле убийственно (как может быть равнодушен к жизни тот, кто ищет гибели?). А мудрец покоен и радостен потому, что, умаляя себя, получает истинное удовлетворение, ибо этим поступком он высвобождает мир, дает всему свободу быть, живет вместе с другими – и в месте, вместо других. Открытый миру, он впитывает его как губка.

«Мудрый все вбирает в себя, как мутный поток» («Дао Дэ цзин»). Этот мудрец ищет не точки опоры, чтобы перевернуть мир, а… безопорности, в которой спонтанно свершаются пре-вращения – вращения во вращении – мировой сферы. Для него, как гласит восточная максима, «мое и его – (как) одно». Он живет не самовнушением воли, а вольностью бдения. Вот почему, чем больше он оставляет мир, тем лучше видит все, что есть в нем. Его отрешенность от мира не только не мешает ему быть внимательным ко всему происходящему вокруг, но даже обостряет эту внимательность и, более того, учит наслаждаться каждым мгновенным впечатлением, хотя его внимание проходит мимо вещей и направлено на «утонченную истину» бытия, каковая есть бездна пре-вращений мирового круга жизни. Душевный покой, отмечали в Китае, обретается в пределе чувственного восприятия, так что природа китайской мудрости остается глубоко двусмысленной: она равнозначна то ли вершине чувственности, то ли забвению чувственной жизни. Союз малопонятный тем, кто не знаком с духовной дисциплиной. Даосы говорили по этому поводу: «Одно сердце – два применения». Другими словами, быть вне мира и быть в мире – как бы

одно и то же.

Я намеренно одним из первых задал наставнику Су вопрос о том, не означает ли принцип «попятного движения» в даосской практике, что даос противопоставляет себя миру, который подчиняется движению поступательному, эволюционному, влекущему к гибели? Су ответил, не задумываясь, со страстной убежденностью: «В даосских канонах говорится не только о движении вспять – фань, но и о постоянном возвращении – фу. Движение вспять должно быть повернуто вспять, и это значит, что даос всегда возвращается к этой жизни. Так что даосу уходить от мира необязательно и даже невозможно».

Есть у наставника Су несколько полемических тезисов, которые он сразу же выкладывает в любом разговоре. Первым делом он нападает на спорт – занятие, как он утверждает (и справедливо!), пагубное для здоровья, да и не очень дружащее с моралью. Второй его конек – апелляция к национальной гордости его китайских слушателей. «Дракон – символ Китая. А вы чьи потомки: дракона или червяка?» – кричит он своим фальцетом на лекциях для новичков, не слишком задумываясь о том, что, как заметили еще древние, тот же дракон, когда рассеиваются укрывающие его облака, выглядит жалким червяком. Впрочем, в предлагаемом им выборе есть свой глубокий смысл: тот, кто открыл для себя истину «движения вспять», не может удовлетвориться соблюдением обыденной морали и должен добровольно принять высшее задание этики: откликнуться на зов невозможного, возыметь мечту стать драконом.

Еще наставник Су любит критиковать тайцзицюань за то, что эта традиция не слишком способствует долголетию. В доказательство ссылается на то, что мастера школы Ян – наиболее известной и почитаемой – не доживали до глубокой старости, а Ян Чэнфу, который придал тайцзицюань ее современный вид, вообще умер в 54 года. Главный недостаток тайцзицюань он видит в акценте на «воле» (и), о которой, например, в «Дао Дэ цзине» ничего не сказано (правда, эта «воля» часто поминается в позднейших даосских трактатах). Тут мнение уважаемого даоса кажется уязвимым хотя бы потому, что искусство тайцзицюань не сводится к воле. Я привел ему формулу высшего состояния в тайцзицюань от моего учителя: «Когда нет воли, есть чудесное действие». Су одобрительно закивал головой: «Прекрасно сказано!»

* * *