Тучи идут на ветер

Признал Борис молодого пана. Глядя во все глаза, посторонился. Федор, заметно бледнея, повесил бекешу на плечо. Офицера рукопожатие не устроило — обхватил его в поясе, грохнул ногами оземь.

— Ну и чертище! Выпер на голову выше меня… Это — за год! Погоди, а ты как оказался на зимнике? Родичи здесь?

Потирая обросшую белым пушистым волосом шею, Федор подергивал плечами, неловко улыбался.

— Непременно родичи? Не обязательно… Косяки твои пасу.

Павел, запрокинув голову, громко засмеялся.

— Учудил! Понимаю теперь, почему Агнеса не писала о тебе…

— Она не могла и написать… Не знает вовсе. Вот на пару гарцуем… Ваш, с Казачьего хутора…

Вскользь глянул хозяин в сторону Бориса.

— Наслышан, как же… Драчливый. Казачатам сопли красные пускает…

Надо думать — похвала это в панских устах. Обиделся Борис; повлажневшую ладонь вытер о полу ватника, спрятал в карман.

В бок ткнул Фома.

— Гукаю, гукаю, а им уши позатыкало. Седлайте да гайда. Панов до косяков проводите. Федька, живо и ты…

Изнудился Ветер в конюшне. Бегом попер на волю; с храпом втягивал степную, пропахшую солнцем и полынью струю. Пока Борис возился с подпругами, не стоял на месте; рвался к чужим лошадям, нетерпеливо толкал горбоносой головой в плечо, как бы спрашивал: что за гости?

Офицеры сидели уже в седлах. Старший Королев, вдевая носок в стремя, давал какие-то распоряжения Бороде. Сухое костистое тело вскинул легко, огляделся.

Борис понял, ищет его. Подскочил.

— Ты Думенко? Чалов сказывал… лошадей любишь. Похвально. Станешь славным наездником. Государь нуждается в надежных защитниках престола.

Последние слова пан говорил не ему, а гостям, сбившимся за его спиной. Повелел благосклонно:

— Что ж, веди, показывай свои владения.

Ветер с места взял крупной рысью. Федор, подпрыгивая в седле, пытался выровнять рысь кобылицы. Задирая лысую голову, она нервничала, переходила на скок. Дергал поводом, стегал под пузо сложенным вдвое арапником.

Борис недовольно поморщился.

— Прижми локти, выпрямь колени. Господа на смех подымут.

— Плевать.

— Не стегай, не стегай. Дай повод. У Клеопатры лучшая рысь на весь зимник.

Перестал дергаться Федор, успокоилась и Клеопатра. Сама подобрала ногу к Ветру; всхрапывая, время от времени просила повод.

— Пашка хочет неука объездить.

— Косяки немалые, есть из чего выбрать. А офицерья эти, они зачем?

— Из Петербурга. Досрочный набор вроде…

— Япошкам продули… Либо еще и турок двинулся? Оглянувшись, Федор сбил Клеопатру ближе, снизил голос:

— Шепнул Пашка… В Питере и в Москве неспокойно. Рабочий люд бродит…

Борис натянул поводья.

— Язык держи. Он по секрету… Скачи!

Перетянул Федор арапником плясавшего Ветра. Вслед пустил и свою кобылицу. Остановились у глубокой балки. Где-то тут Чалов с табуном жеребых и подсо-сых маток. Борис привстал на стремена; лошадей не видать. Наугад крутнул. За коленом балки в просторной лощине мирно разбился на малые косяки табун. Ветер, потянувшись, пронзительно заржал. Неподалеку из прошлогоднего бурьяна выткнул голову, как дудак, Чалов.

— Сам едет, — сообщил Борис.

Потер Чалов клешнятыми ладонями запухшую рябую образину, будто умывался. Пришепетывая — молился, то ли крыл матом, — застегивал медные пуговицы на засаленной рубахе, отряхал латаные шаровары с выгоревшими лампасинами; к чему-то, задирая ноги, оглядел подошвы сыромятных чириков, белые шерстяные чулки, облепленные репьями. Почел, к приему хозяина готов. Бессмысленно таращил глаза. До верховых оставалось с десяток саженей, вдруг вспомнил: на голове нет папахи. Поплевав в ладони, пригладил сбитый войлок волос.

Королев, придержав иноходца, представил его:

— Господа, мой лучший табунщик. Кстати, коренной казак.

Чины из военного ведомства остались у маточного табуна. Праздно настроенную молодежь Борис увел к ремонтному косяку.

Не хотелось отпускать Королеву сына. По молодости, горячке, лишь бы не уронить чести, сядет на неука… Дончаки по характеру бешеные, руке подчиняются с трудом. До трех-четырех лет выгуливаются; кроме степи, неба да ветра, ничего не признают. В бабье лето моток паутины запутается в гриву, чуют, тревожно всхрапывают, начинают бурно гонять под гладкой кожей кровь и связки мускулов. А попробуй накинуть на шею аркан, пристегнуть седло!..

Вороша седые волосы, пан ловил ртом освежающий ветерок. «Эка нервы… Стареешь, Сергей Николаевич…» Перехватил встревоженный взгляд управляющего, сказал для отвода глаз:

— Погодка по заказу… Праздники бы подержалась. Нынче ранняя пасха. Гульнем, Наумыч?

Не один десяток лет провел Наумыч под одной крышей с хозяином — насквозь видит, без слов.

Поманил Чалова.

— Ты, Осип, вот чего… Калмычонок арканом тут покидает, попридержит. Народ явился все грамотный, знающий, без тебя разберутся, что к чему. Наверно, скачи до Маныча. Догляди там все, как положено. Молодежь, она какая теперь? Сквозняк в голове. А ты сам… Конька смирного подбери.

Чалов понимающе склонился.