Тучи идут на ветер

Душная, паркая тишина такая бывает перед грозой. В ушах вызванивает. Не впервой столкнуться лицом к лицу с массой, притаившей дыхание, ждущей…

Прошел к трибуне. Сделал он это скорее бессознательно, движимый какими-то толчками изнутри. Потом уже, оглянувшись, понял, выгодно отделил себя от президиума, стал ближе к залу.

— Братья казаки! Вас обманывают. Вас натравливают, как собак, на иногородних. Вам говорят, вроде Советы — ваши враги, вроде они хотят отнять вашу казацкую волю. Не верьте, казаки… Вас преступно обманывают вот такие Калмыковы… Ваши собственные генералы и помещики обманывают вас, чтобы держать во тьме и невежестве. Посудите сами, где правда, а где злой обман. Жизнь и служба казака была всегда неволей и каторгой. По первому зову начальства садись на коня и выступай в поход. Всю воинскую справу — на свои кровные, трудовые. Казак в походах — хозяйство на ветер. Справедлив ли такой порядок? Нет, он должен быть отменен навсегда. Казачество должно быть освобождено из кабалы. И он отменен! Волею революционных рабочих и крестьян Совет Народных Комиссаров, то есть Центральная Советская власть, объявляет всему трудовому казачеству свою ближайшую задачу… Разрешить земельный вопрос в казачьих областях в интересах трудового казачества и всех трудящихся, принимая во внимание все ваши бытовые условия и в согласии с вашим голосом. Нужно только, казаки, чтобы вы сами решились отменить старые порядки, сбросить с себя покорность крепостникам-генералам, офицерам, скинуть с своей шеи проклятое ярмо. Поднимайтесь, казаки. Объединяйтесь. Советы призывают вас к новой, свободной, счастливой жизни!

Набрякшее крутое молчание расколол из задних рядов стенящий голос:

— Гнать Лешку-у Калмыка напро-очь!

Подхватили, кинули по всему залу:

— В шею!

— Вон! К такой матери!..

— Долой!

Не унимал Иван; пережидая, усмешливо наблюдал за потугами Новикова усмирить стихию. Что ж, ему полезно попотеть — скорее выйдут с потом интеллигентские лишки, слепая вера в теплое мягкое слово. Пусть знает, что пора краснобайства окончилась, надо браться за ча-пиги — пахать. Глубоко пахать. Выкорчевывать сорняк дотла. А, гляди, с букарем и рановато — винтовка свое еще не досказала.

— Товарищи казаки, — продолжал он, — в ноябре и январе происходили в Петрограде Всероссийские съезды Советов солдатских, рабочих и крестьянских депутатов. Съезды те передали всю власть в руки Советов, в руки выборных от народа людей. Отныне не должно быть у нас, на Дону, как и по всей Руси, никаких атаманов, чиновников, какие сверху помыкают нами. Народ сам создает свою власть. Что у генерала, что у солдата — одинаково прав. Равны все. Рассудите, казаки, дурно это или хорошо. Советская власть призывает вас, казаки, присоединиться к этому новому народному порядку и создавать свои собственные Советы казацких депутатов. Не атаманам, генералам и офицерам, а выборным от трудового казачества, вашим доверенным, надежным людям должна принадлежать на местах вся власть.

Взмахом заглушил вспыхнувшие было хлопки; вынул из пиджака потертый обрывок газеты, разворачивая, призвал:

— Казаки! Объединяйтесь в Советы казацких депутатов. Берите в свои трудовые руки управление всеми делами казачества. Отбирайте земли у своих собственных помещиков, генералов. К этому призывает вас Совет Народных Комиссаров. Вот обращение его к вам, трудовому казачеству.

Повторно бурю одобрения вызвал последними словами:

— А что касается эсера Калмыкова с его подручными, я присоединяю к вашему и свой голос. Гнать их в три шеи!

Делегаты повскакивали со своих мест.

3

До полуночи засиделся ревком после бурного дня. Обескураженный и смущенный крутым оборотом, Новиков не сразу опамятовался. Забудется, потом разведет руками: ну и ну. Кудинов, теребя вылинявшие усы, успокаивал:

— Выкинь ты, Мефодич, с головы… Нашел себе пару. Будя, походил с ним в одной упряжке при Керенском. Спасибо скажи народу — распрягли. Да Кучеренку вот…

Обходя взглядом царицынца, Новиков обращался все же к нему:

— Все равно произвол. Ты же сам говорил… эсеры вошли в состав Центрального правительства.

— Вошли. Какие? Левые. А Калмыков?

— Один черт, — вмешался Алехин, брезгливо морщась. — Раскусят их в центре до донышка и тоже попрут.

Перекроили ранее составленный список кандидатов в Совет. С Алексеем Калмыковым выбросили еще пятерых. Добрали из станиц. Ощупывали, дознавались, кто да что? В их число попал и Семен Буденный. Выдвинул его Сердечный, председатель Платовского станичного Совета.

— В летах — не желторотый. Правда, сказать об нем самом мало чего можем… С третьего года ломал службу. Старший урядник, заслуженный. Этим летом самолично видал его снимок в «Летописях войны».

— В отряде он? — спросил Каменщиков.

Никифоров помялся, лохматя волосы.

— Пока нет… Да он и вернулся позже нас. Родичей еще всех не объездил.

— Отца знаем, — настаивал Сердечный, видя, что ве-ликокняжевцы настороже. — Из воронежских он мужиков. Семья подходимая. Четверо их, братьев, все при отце.

— Пятеро, — поправил Никифоров. — Старший есть… Григорий. За морем.