Тучи идут на ветер

Мела поземка. С бугров, увалов, открытых мест срывало обледенелую снежную корку, дробило ее в желтых бурьянах. Ожившее вчера небо опять застыло, взялось моросью.

На бугре Борис натянул поводья. Ординарец — выбрал Мишку — не отстает, держится шаг в шаг. Остальные трое во-он растянулись по выбалке. В последнем угадал Ефремку Попова на Орлике. Нарочно взял казачьего хорунжего с собой; косятся на него не только бывалые отрядники, но и молодняк.

Мишка, разворачивая задом к ветру гнедую кобылицу, поджимался к его стремени.

— Не торопится хорунжий, жалеет своего кровного… Борис промолчал. Глядел на мечущихся над запорошенными ветлами ворон. «Снег повалит… На руку. След заметет…» С тревожным чувством искал цинковую кровлю панского дома. Нет, не видать. В серой мгле едва проглядывались макушки тополей.

На бугре Борис ощутил тревогу явственнее. Добрая половина отряда сразу покинула имение. Он увел с собой четверых, один ускакал за Маныч с хозяйкиной запиской. Двадцать отрядников, больше из служивых, разъехались в ближние хутора — бросить боевой клич.

В имении остался Петро Красносельский. За него тревожился. Три десятка винтовок в слабых мальчишеских руках — не густо. Подвалит летучий гнилорыбовский отряд к имению…

Хорунжий выбрался на глинистый увал, обдутый ветром.

— Ефрем, вам с Мишкой — правая сторона, по Терновой балке. Костею с хлопчаком — левая, по Сухой. Обшарьте все закоулки по низинам, отножинам. Я спущусь до Манычу, околесю плавни. Попадутся косяки, правьте на Ремонтный зимник. Во-он чернеет деревянный балаганчик на окраине камышей. Самый Ремонтный. Не раздобудем, перекинемся на тот бок… Без коней в отряд ворочаться нельзя.

В долине Маныча у кромки камышовых зарослей снег глубокий. Корнет с ходу влетел по брюхо в заметенную теклину. С храпом вынес на взлобок, поросший краснобылом. У одинокой распатланной вербы шарахнулся вбок. Борис едва удержал папаху. Краем глаза следил за ленивыми прыжками черноухого беляка.

— Дурень старый!

В полсотне шагов, на сурчине, заяц остановился, присел, выставив белое с прожелтью пузо. Одолел Борис соблазн: не выдернул из кобуры наган.

Корнет неожиданно заржал, пронзительно, радостно. Из-за деревянного амбарчика Ремонтного зимника вывернулись всадники. Наметом понеслись на него. По алому башлыку определил в переднем офицера. «Казачий разъезд». С упавшим сердцем ловил цигаркой огонек от зажигалки, горячечно подсчитывал: «Семь пуль в нагане… Винтовку уж не стащишь со спины… На клинок надежда…»

На всем скаку осадил офицер буланого жеребца. Раскрасневшиеся мальчишеские щеки спорили с пламенеющим башлыком, съехавшим на шею. Черная кисточка негодующе болталась, касаясь новенького серебряного погона.

— Приношу глубокое извинение, господин есаул… Издали принял не за того.

— Знаешь, хорунжий, службу…

— Господин есаул… вы один в этой глухомани?

— Господь с вами. Со мной целый взвод… По балкам растеклись. Лошади отбились… Косяк. Вот шукаем.

— Косяк?! — Хорунжий повернулся, крикнул — Вахмистр Грошев!

От сбившегося неподалеку кучей разъезда отделился желтобородый казак на поджаром кабардинце.

— Скажи-ка, братец, где это мы недавно встречали лошадей? В какой балке?

— По отножине, вашбродь, в урочище.

— А балка? Балка? — нетерпеливо допытывался офицер.

— Сухой зовут, — ответил вахмистр и усомнился — Да то ж косяк с тавром конезаводчиков Королевых. Звестный…

Быстроглазый начальник разъезда высмотрел тавро на стегне Корнета.

— Это какое тебе тавро?

Вмешался Борис.

— Там люди мои, по Сухой… Отличат свой косяк. Хорунжий, гневно косясь на вахмистра, отдал честь:

— Господин есаул, дозвольте разъезду следовать по заданному маршруту?

Борис вздернул плечами: коль по маршруту, задерживать не смею.

Глядя вслед казакам, ощупывал недоверчиво вшитые на живую нитку есаульские погоны.

3

В чулане загремело порожнее ведро. Чалов откинул полу кожуха.

— Всхрапнуть человеку не дают за кои сутки, прямо напасть…

В черный проем просунулось золотопогонное плечо. Табунщик закусил язык. Сполз торопливо с нар, обшаривал складки под ремнем. «Эка, птица важная… Хлеще надышнего… Есаул!»

— День добрый, честной народ.

Простуженный, хриплый голос, но добрый, без лютой строгости и рыка.

— Спасибо на добром слове, вашбродь, — осмелился не по уставу отозваться табунщик, неловко переступая по земляному полу ногами в шерстяных носках.

— Чалов?!

Крепкие руки есаула встряхнули одуревшего казака.

— Осип Егорыч, не угадываешь?

Хитрил Чалов: и лицо, и голос теперь признал. Отводя глаза, силился улыбнуться.

— Оно, конечно… Как не у гадать? Сколько годов, и запамятовать навовсе можно.

Борис обрадовался неожиданной встрече.

— Хитер ты, Чалов. А ежели мы вот так…

Винтовку приставил к стенке. Шинель и папаху с шарфом повесил на крюк, вбитый у порога в простенке. В гимнастерке без погон, распояской, улыбаясь простовато, подошел с протянутыми руками.

— В таком чине не откажешься?

Чалов недоверчиво щурился, руку тряс с излишним усердием.

— Присаживайтесь вота, — приглашал он, вытаскивая из-под стола лавку. — И величать теперь вас не знаю как…

— Борисом и зови. Ай забыл?