Тучи идут на ветер

По утоптанному шляху кони шли в намет. Сбивая на рысь, Ларион наставлял ухо — чудился какой-то шум. Пробитая с вечера партизанами дорога проглядывалась далеко. Ночь как-то незаметно поредела, выцвела: месяц высветлил с изнанки тучи то ли рассвет?

Выгреблись на бугор, открылся хутор. В белесом небе выделялась колокольня. Крайние сады как на ладони. В этом месте свежепротоптанная дорога свернула со шляха; до левад по чистому выгону виднелся ее след.

На развилке разъезд встал. Все трое услышали гомон, шум; смутно доносились отдельные крики. Переглянулись: что бы значило? Прогремел выстрел. Ему ответили пачкой, напористо, собранно… Эхо распороло воздух даже тут, на бугре. Выстрелы зачастили и в другом конце хутора. Из садов на выгон стали вырываться всадники.

— Братва!

Ларион крутнулся на ребячий голос. На обочине, в трех шагах, под сурчиной, — человек. Будто приник ухом к земле; странно подвернутые руки выдавали неладное. Мурашки поползли по коже: по лисье-рыжему полушубку угадал Сидоряка, Федота…

Чуяло сердце недоброе… Срывая со спины винтовку, Ларион силком выдавил из себя:

— Давай, Стешка… До Маслака гони!

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

1

Глубоким вечером въехали в Веселый. Приступили с атаманского куреня. Заминка случилась поначалу, у калитки. Мужской, с недоброй хрипотцой голос ощупывал вопросами:

— Кого там по ночам леший носит?

— Свои.

— «Своих» много зараз шастает под чужими базами… Откудова, спрашиваю?

— Из Казачьего. Дело до атамана.

Ржаво заскрипел засов.

— Веди в курень, — сказал Борис, мельком взглянув на высокого казака без папахи, в накинутом на плечи полушубке.

В передней темно. Свет стлался узкой стежкой по выскобленным песком полам из неприкрытой двери горницы. Борис толкнул ее локтем. Под висячей лампой за столом сидел лобастый сухопарый казак в нательной бязевой сорочке. Высоко вскинув рыжие кустики бровей, удивился поздним гостям.

— Откуда молодцы такие?

— Казачинцы до вас, батя.

— Во-она с каких краев…

По скуластому лицу атамана растеклась постным маслом ухмылка. Отложил протертый и собранный уже винтовочный затвор, откинулся на спинку венского стула.

— Стало быть, нашелся атаман? Слава богу… Каждую божью ночь до него гоняю нарошного. Слабоват на уторы наш сватушка. Хе-хе, кой-то горстки гольтепы служился, в штаны навалял. Чутка, мельника Макея сын коноводит, а?

— Его.

— Эко, супостат! На батьку руку поднял. А могет, он так, для отводу глаз? Не щупали, а? Смелые рубаки зараз и нам во как надобны.

Что-то удержало Бориса остановить говорливого казака. Стиснув плеть за спиной, оглядывал с тихой печалью в сердце освещенную горницу — резную мебель, ковры, карточки на стенах и на комоде. Бессчетно раз он представлял эту горницу. Именно такой и видел ее. Повел краем глаза на шорох шагов. К боку молодого, с обрюзгшим лицом казака, успевшего уже присесть на табуретку возле стола, прижалась девочка, росточком повыше Муськи. Остренький носик, конопушки и две пепельные косички с вплетенными белыми тряпочками… Нюрка!

Борис встряхнул плетью у ног, будто отгонял наваждение. С усмешкой глянул в лицо атаману.

— Я и есть самого мельника Макея сын.

Распустил атаман морщины вокруг глаз. Взгляд сделался моложавее и строже.

— Веселый, однако же, ты, парень. Ей-богу, скажу тебе…

— Не из чего веселиться пока. А разговор, атаман, не об том. Хутор занят партизанским красным отрядом. От имени Советской власти забираем боевое оружие. Крови не будет, ежели казаки сами не вызовут ее… Требую сдать все имеющееся в наличии во всем подворье оружие.

Девочка, склонив голову, пылко глядела Нюркиными глазами. Худенькая ручонка сжимала полу сатиновой отцовской рубахи. Борис, хмурясь, отвел от нее взгляд. Указал плетью на части винтовки, разбросанные по столу:

— Сын пускай собирает…

В узких щелках глаз атамана мелькнуло что-то лисье.

— Где ему скласть винтовку? Глупой он у нас. Пораскидает последние болтики…

— Складет! Раскупоривай все свои похороны… По-доброму…

Атаман привстал со стула, разводил руками.

— Господь с тобой, каки таки похороны? Все оно т}т. Погля, две дедовские шашки да турецкая… Прадед еще мой с туретчины трофеем занес. Ружжо кремневое, тоже деда и бабку знает…

Борис, не оборачиваясь, куда указывал хозяин, согласно кивал:

— Ружье кремневое нам без пользы, это верно. Ему и место — на стенном ковре. Шашки вот опробовать можно. Эта штука моду не утеряла. Ну, а в подполье?..

— Помилуй, добрый человек, зарывать в землю… Предмет хрупкий — железо. Ему в аккурате в сухом месте надо пребывать. К примеру, на сеновале…

Не сморгнул Борис, выдержал колючий взгляд атаманских глаз.

— На сеновале твоем хлопцы мои зараз. Они разглядят сами, что к чему… А в подполье без хозяина несподручно лезть.