Тварь из бездны времен

Джоан внезапно проснулась, подумав, что она слышала кого–то — или что–то — двигающееся снаружи хижины. Но, наверное, сказала она себе, она ошиблась. Мысль о том, чтобы встать и разбудить Дормана, она отвергла сразу. Она не ложилась спать большую часть ночи и теперь уснула глубоким сном, недалеко от места, где спали Эймс и Тлана, лежавшие в нескольких футах друг от друга, укутавшись, как и Джоан с Дорманом, в тяжелые меха.

Джоан не сильно бы удивилась — и конечно, не смутилась бы — если бы они спали, свернувшись в объятиях друг друга. Присутствие двух незнакомцев — теперь друзей, конечно — возможно, сделало такое проявление интимности неловким и неуместным. Они как будто были гостями, приехавшими на выходные на многолюдную «вечеринку» в загородном доме и заночевавшими в одной и той же комнате, потому что на всех гостей места не хватило.

Но учитывая, куда они попали и на сколько могли здесь задержаться до возвращения домой, было бы безумием ожидать, что они постоянно будут скрывать все возрастающую близость.

Джоан была почти уверена, что их отношения развивались очень быстро. Они жили на волоске от смерти больше двух недель, делили невообразимые опасности, которые угрожали им ночью и днем. И то, что Эймс сказал о Тлане, недвусмысленно указывало: он испытывал прилив страсти, какую только может испытывать мужчина.

Он был либо безумно влюблен в Тлану, либо счел ее невообразимо привлекательной; если бы его попросили выбрать между Тланой и сотней других женщин, то не могло возникнуть никаких сомнений в том, какой выбор он сделал бы.

Джоан внезапно поняла, что ее бы не шокировало и не слишком удивило, если бы он опустил шкуру на плечо Тланы и заснул, прижавшись к ее обнаженному телу.

Она также понимала, что в обычных обстоятельствах возмутилась бы, став невольной свидетельницей такой близости, особенно в присутствии человека, которого она любила. Само присутствие и наблюдение за происходящим уже в какой–то мере делало ее участницей.

Она никогда не верила в искренность супружеских пар, которые отвергали обычную сдержанность, она считала новоявленную «вседозволенность» таким же лицемерием.

Но это не значило, что нет обстоятельств, которые могут на время изменить привычные представления. Человеческой природе свойственны ограничения, но мужчины и женщины, которые думали, что следующий день — или следующий после него — вполне может оказаться последним, вряд ли заслуживали строгих обвинений за нарушение приличий. Вряд ли следовало винить мужчину, который заключал в свои объятия женщину, внезапно ставшую для него самой дорогой, который страстно занимался с этой женщиной любовью, даже в присутствии других.

Преграды, конечно, можно было возвести: в ледяной хижине нетрудно поставить перегородку. Но не всегда и не везде такие перегородки уместны — в мире, где великие опасности и неожиданности подстерегают на каждом шагу, от заката до рассвета. Любовь не утратила смысла и целительной силы даже тогда, когда смерть стала неизбежностью. И когда вы шли долиной смертной тени, обычные условности могли утратить большую часть былого значения.

Случится ли это с… Тут Джоан остановилась, на мгновение решив, что не стоит даже рассуждать о возможности того, что пришло ей в голову. Но только на мгновение. У нее не было причин скрывать от себя то, что, по ее представлениям, абсолютно истинно. Только какие–то причудливые остатки пуританских представлений удерживали Джоан от того, чтобы уснуть в объятиях Дормана, в дни мучительной неопределенности, которые они провели в одиночестве в диких джунглях. Но в этом пугающем мире снега и льда…

Всего несколько дней, может быть, не больше. Не было оправдания тому, что до сих пор между ними ничего не произошло — кроме того, что она никогда не поощряла легкомыслия, и Дорман уважал в ней это качество, отличавшее Джоан от многих других женщин. Вероятно, в прошлом его привлекали совершенно иные особы противоположного пола.

Джоан резко села, холодная дрожь страха заставила ее прислушаться к тому, что творилось в полумраке. Непривычные звуки по–настоящему напугали ее; Джоан позабыла обо всех прочих размышлениях.

Неподалеку от хижины кто–то двигался — ошибки быть не могло. Хруст снега слышался отчетливо; он сопровождался резкими вдохами и выдохами.

Два или три раза в своей жизни Джоан сталкивалась с выбором стратегии поведения — одно действие казалось осмысленным и разумным, а другое — опасный и глупый. Казалось, в ее характере было что–то, превращавшее опасный вариант в своего рода вызов; она забывала об осторожности и в каком–то ослеплении бросалась навстречу опасности.

Наверное, девять женщин из десяти — нет, девяносто девять из ста — разбудили бы лежавших рядом мужчин. Но знание о том, что ее безопасность под угрозой, заставило Джоан принять решение: выяснить все самостоятельно.