Тварь из бездны времен

Теперь люди столпились на вершине; они были уже не просто темными силуэтами на фоне неба. Барабанщики, казалось, шли быстрее, но и остальные двигались достаточно быстро.

Они были не так высоки, как думал Дорман, руководствуясь только их следами. Ни один из них не был меньше шести с половиной футов в высоту, а большинство — значительно выше. Их было пятьдесят или шестьдесят, и солнечный свет блестел на их каменных орудиях длинных и тонких, по форме напоминавших копья, и других, коротких, похожих на топоры, привязанные к запястьям полосками кожи. Барабаны были огромными, и такими же были люди, которые их несли, их массивные кулаки поднимались и опускались, как будто они били по наковальням, создавая некие невидимые скульптуры в такт стуку пальце.

Лица поразили Дормана сильнее всего. Это были почти первобытные люди времен рассвета человечества — если можно доверять музейным реконструкциям — и они нимало не походили на кроманьонцев. Почти также поразительным показалось и их одеяние. Некоторые почти ничего не носили, другие прикрывались тонкими меховыми шкурами, охватывавшими поясницу. Другие носили клочковатые меха, которые вряд ли защищали от холода, потому что скудная одежда оставила плечи обнаженными, а нижние конечности были и вовсе голыми.

Они так отважно бросали вызов холоду, что Дорман испугался, когда сократилось расстояние, отделявшее варваров от Эймса — который по какой–то непонятной причине шел по равнине прямо к ним: Дэвид подумал, что эти существа могут быть такими же хладнокровными и неуязвимыми во всех отношениях.

Эймс находился в десяти футах от барабанщиков, которые продвигались колонной по двое; Харви резко остановился и поднял руки. Дорман вдруг осознал: Эймс по глупости предположил, будто жест дружбы, примитивный по своему происхождению, окажется универсальным.

Было слишком поздно кричать, что он совершает ужасную ошибку, что это жест может означать множество вещей, что существовали первобытные племена, которые предпочитали верить, будто данный жест означает вызов, готовность вступить в борьбу со смертью или смертное оскорбление.

Беспокойство Дормана усилилось, когда он увидел, что все барабанщики перестали двигаться и отбивать ритм. Позади них тоже воцарилась тишина, вся равнина замерла в неподвижности.

Тлана, казалось, разделяла его тревогу, потому что теперь в ее глазах было еще больше страха, чем в тот момент, когда она впервые увидела барабанщиков и людей с каменным оружием, которые толпой шли через перевал.

Все произошло так неожиданно, что поначалу Дорман даже не мог поверить: то, чего он боялся, произошло на самом деле. Один из самых высоких воинов — из–за барабанов Дэвид не мог не думать о них как о воинах или о первобытных охотниках — прошел мимо барабанщиков и встал лицом к Эймсу; во взгляде его тлела едва сдерживаемая ярость. Каменный топор висел в руке, резко согнутой в локте; кулак был плотно сжат.

Человек был почти семи футов ростом и держался как предводитель. Вдруг его рука взметнулась — вместе с топором — и обрушилась на голову Эймса.

Топор пронесся в нескольких дюймах от черепа Эймса, но кулак опустился на правую сторону его головы и отбросил Харви в снег.

Дорман стряхнул оцепенение, которое ненадолго им овладело, и бросился по снегу туда, где лежал Эймс, безжизненный, неподвижный. Тлана изо всех сил вцепилась в его руку.

— Нет, подожди! — умоляла она. — Ты только убьешь себя, а он бы этого не хотел. Вспомни, что он сказал: «Джоан была мудра и не стала не сражаться». Выждав, ты сможешь сделать больше для его спасения.

Ее голос сорвался, на мгновенье, а затем она продолжила с еще более дикой настойчивостью.

Он начинает двигаться. Дай ему подняться. Он поймет, что делать. Мы не должны их злить.

Дорман не обратил бы внимания на ее совет; он чувствовал, что может сделать больше, чем человек, сваленный таким жестоким ударом, он может остановить высокого воина — но времени на это не оставалось. Эймс пролежал на снегу не более нескольких секунд; поднявшись, он поднял руку и эхом повторил слова Тланы.

Не подходите оставайтесь там, где вы есть! — кричал он. — Мы должны убедить их, что мы не опасны.

У Дормана промелькнуло в голове: очень сомнительно, что высокий воин мог опасаться Эймса; за спиной варвара стояло множество соплеменников, а Эймс был явно беззащитен. Очевидно, жест, который сделал Эймс, разозлил его. Но теперь Эймс не был застигнут врасплох, и это, по крайней мере, заставило его выкрикнуть слова, на которые, кажется, стоило обратить внимание. Эймс вооружился тем единственным, что у него оставалось — терпением и хладнокровием; он понимал, что стоявший перед ним великан должен немного успокоиться.

В противном случае — смерть, быстрая и безжалостная; наверняка и Тлану не пощадят.