Тварь из бездны времен

Восхищение и уважение Дормана по отношению к Эймсу возросло, когда он увидел, как большой человек обходил Харви. Эймс качал головой, разводил руками, изображая беззащитность, указывал высокому воину, что он не носил другого оружия, кроме лука, висевшего на спине; демонстрируя это, он распахнул свое меховое одеяние. Дорман уловил блеск металла и понял, что это пистолет. Но ему показалось, что высокий воин вряд ли сочтет его оружием.

Или все–таки… Конечно, он этим озадачен, и если у него возникнет мысль, что перед ним какая–то смертоносная громовая палка…

Сомнения Дормана сменились облегчением, когда он увидел, что высокий воин позволили Эймсу опустить одежду и прикрыть кобуру пистолета, висящую на талии; он не пожелал осматривать оружие.

Возможно, он боялся прикоснуться к нему, но убедил себя, что, если бы металл был по–настоящему опасен, Эймс не спрятал бы его от врага. Невозможно предугадать, как механическое приспособление — да и любой металлический предмет — будет воспринято в культуре каменного века, когда с ним столкнется разум, не способный представить металл в другом состоянии, кроме естественного.

Эймс продемонстрировал свое бессилие спокойно и смело, позволив воину увидеть, что он подчиняется обстоятельствам только потому, что у него нет выбора. Он встретился с взглядом воина, не проявляя страха, и хотя, будучи обычным человеком, он вряд ли мог не испытывать опасений, но все же продемонстрировал величайшее самообладание.

Вполне возможно, что существовали люди, которые любили жизнь, но на самом деле совершенно не боялись смерти. Этого нельзя исключить, но почему–то Дорман не думал, что Эймс был таким человеком. Он никогда не встречался и не разговаривал с такими людьми, и вряд ли можно было сказать, что он сам испытывает подобные наклонности. Стоять перед лицом смерти, сохраняя хладнокровие, и не тревожиться о том, когда настанет твой последний час — это две совершенно различные вещи. Теперь высокий воин отошел на несколько шагов от Эймса и начал ходить взад и вперед. Он не сводил глаз с Харви, но бросал случайные взгляды в сторону Дормана и Тланы, как будто проверяя, что они не попытаются сбежать.

Это движение чем–то напоминало хождение взад–вперед человека двадцатого века, погруженного в свои мысли, не способного решить какую–то неприятную проблему — хотя сходство могло быть чисто внешним. Но постепенно положением изменилось и усложнилось: высокий воин перестал расхаживать по прямой линии, он стал медленно обходить Эймса, не один, а полдюжины раз, по–прежнему не сводя глаз с Харви.

Может, это значит, нервно подумал Дорман, что высокий воин исполнял своего рода магический ритуал — предназначенный, возможно, для изгнания опасных злых духов из тел чужаков? Это было достаточно распространенной практикой среди индейских племен в бассейне Амазонки и в других местах, но это, казалось, плохо согласовывалось с предшествующим поведением воина. Если бы он боялся, что Эймс одержим демонами, стал бы он рисковать, сбивая его с ног ударом, прежде чем выгнать духов? Для первобытного ума не было более надежного способа вытолкнуть злых духов из тела одного человека и заставить их броситься в тело другого — вот неизбежный результат такого акта насилия.

Дорман вдруг решил, что высокий воин просто кружил вокруг Эймса, стараясь наблюдать за ним со всех сторон, пытаясь убедиться, что он не совершил ошибки, отказавшись убить противника.

Сейчас на равнине началось движение, беспокойство усилилось, и стало очевидно, что даже вождь племени мог вызвать нетерпение и недоверие, если он слишком долго не мог принять решение.

Если жест дружбы Эймса можно было неправильно истолковать, то нельзя было ошибиться в том, что означал жест высокого воина, переставшего расхаживать вокруг Эймса.

Он просто поднял руку и указал прямо на Дормана и Тлану, его костлявый указательный палец тыкал в воздух. Четыре вооружённых топорами воина, ростом чуть ниже лидера, немедленно отделились от беспокойной толпы, и направились туда, где стояли Дорман и Тлана.

Настал миг почти невыносимой неуверенности, когда сердце Дормана замерло, а потом бешено забилось в груди. Он испытывал странное чувство: каким–то совершенно ужасным образом острое каменное лезвие раскалывало его голову, рассекало череп, разделяло мозг напополам.

Затем он заковылял вперед — на поясницу ему давило что–то, что могло быть человеческим кулаком, но твердым как камень. Он знал, что его мозг был в безопасности, что ничего с ним не случилось, ибо солнечный свет по–прежнему ярко блестел на снегу перед ним, а Тлана шагала рядом.

Затем он поднял взгляд и увидел Эймса, дожидавшегося, пока они к нему присоединятся. Харви уверенно кивал. После этого Дэвид на мгновение пришел в замешательство; ему было трудно осознать, что все они двигались вместе по равнине в сторону, откуда пришли варварские воины.