И сегодня на лицейских дверях таблички: некоторые двери приоткрыты и виден брошенный мундир, столик, рукомойник, перегородка, через которую так легко переговариваться!
Лицейских было тридцать человек — затем стало 29[24]
, номеров же было пятьдесят.«Так и вижу номера над дверьми и на левой стороне воротника шинели на квадратной тряпочке чернилами»,— вспомнит 76-летний Иван Малиновский, и по просьбе академика Якова Грота (тоже лицеиста, но более младшего выпуска) он почти без ошибок назовёт, кто в какой комнате помещался (небольшие неточности сам Грот и выправит):
№ 6 Юдин, 7 Малиновский, 8 Корф, 9 Ржевский, 10 Стевен, 11 Вольховский, 12 Матюшкин, 13 Пущин, 14 Пушкин, 15 Саврасов, 16 Гревениц, 17 Илличевский, 18 Маслов, 19 Корнилов, 20 Ломоносов; все они окнами ко дворцу, а в «ограду»: 29 Данзас, 30 Горчаков, 31 Броглио, 32 Тырков, 33 Дельвиг, 34 Мартынов, 35 Комовский, 36 Костенский, 37 Есаков, 38 Кюхельбекер, 39 Яковлев, 40 Гурьев, 41 Мясоедов, 42 Бакунин, 43 Корсаков.
«14» — так Пушкин подписывает некоторые свои письма и много лет спустя.
«С мнением № 8 не согласен»: это значит — с мнением Корфа.
«В каждой комнате,— вспомнит Пущин,— железная кровать, комод, конторка, зеркало, стул, стол для умывания, вместе и ночной. На конторке чернильница и подсвечник со щипцами».
Лицей — маленький, четырёхэтажный городок. Инспекторы, гувернёры живут внизу — там же и хозяйственное управление. Второй этаж — это столовая, больница, канцелярия, знаменитый конференц-зал (именно здесь Пушкин будет читать стихи Державину). Третий этаж — учебный: классы, кабинет физики, кабинет для газет и журналов, библиотека, «рекреационная зала», то есть место для отдыха и забав… Глобус, географические карты, на которых ещё нет Антарктиды, истоков Нила, где Сахалин «ещё не остров», где обозначены десятки самостоятельных германских княжеств, но зато Южная и Центральная Америка полностью окрашена в «испанскую» и «португальскую» краски.
На всех этажах и на лестницах горели лампы (разумеется, не электрические). Память сохранила то, что казалось необыкновенным, прежде непривычным: в двух средних этажах были паркетные полы. В зале — огромные зеркала во всю стену, и мебель обита штофом — тяжёлым узорчатым шёлком…
Пущин находил, что «при всех этих удобствах нам нетрудно было привыкнуть к новой жизни». Тем более что лицейским был предложен заранее выработанный режим, «правильные занятия»: подъём по звонку в шесть утра. Одевались, шли на молитву.
От 7 до 9 часов — класс, то есть учебные занятия.
В 9 — чай с белой булкой: никаких завтраков! Хотя все лицеисты были из «благородного сословия» и, случалось, швыряли плохо выпеченные пирожки в бакенбарды Золотареву[25]
, но воспитатели стремились отучить их от изнеженности и роскоши.Сразу после чая — первая прогулка до десяти часов.
Особенно весело гулялось летом, когда Царское Село становилось «Петербургом в миниатюре», когда кругом — люди, музыка, представления. Осенью же, как пожалуется в одном из писем Илличевский, «всё запрётся в дому, разъедется в столицу или куда хочет, а чем убить такое скучное время? Вот тут-то поневоле призовёшь к себе науки».
От 10 до 12 — класс.
С 12 до часу — вторая прогулка.
В час — обед из трёх блюд. Сначала давали каждому по полстакана портера — потом нашли это баловством: запивали квасом и водою.
От 2 до 3 — чистописанье или рисованье.
От 3 до 5 — класс.
В 5 часов — чай; до 6 — третья прогулка; гуляли обязательно, в любую погоду; потом повторение уроков, или «вспомогательный класс», то есть дополнительные занятия для отставших.
Для особо провинившихся карцера сначала не заводили (появился позже), телесных наказаний никогда не было: на этом настаивал и этого добился Малиновский — а ведь в большинстве учебных заведений били, и даже императрица Мария Фёдоровна при обучении своих младших детей Николая и Михаила рекомендовала педагогам при случае применять силу… В Лицее же изредка только «арестовывали» ученика в его собственной комнате и у двери ставили дядьку на часах…
По средам и субботам бывало вечернее «танцеванье или фехтованье».