Твой восемнадцатый век. Прекрасен наш союз…

Хотите ли видеть странного человека, чудака,— посмотрите на Иконникова. Поступки его — поступки сумасшедшего; вы входите в его комнату, видите высокого, худого человека, в чёрном сертуке, с шеей, окутанной чёрным изорванным платком. Лицо бледное, волосы не острижены, не расчёсаны; он стоит задумавшись, кулаком нюхает табак из коробочки, он дико смотрит на вас

— вы ему близкий знакомый, вы ему родственник или друг — он вас не узнает, вы подходите, зовёте его по имени, говорите своё имя — он вскрикивает, кидается на шею, целует, жмёт руку, хохочет задушевным голосом, кланяется, садится, начинает речь, не доканчивает, трёт себе лоб, ерошит голову, вздыхает. Перед ним карафин воды; он наливает стакан и пьёт, наливает другой, третий, четвёртый, спрашивает ещё воды и ещё пьёт, говорит о своём бедном положении. Он не имеет ни денег, ни места, ни покровительства, ходит пешком из Петербурга в Царское Село, чтобы осведомиться о каком-то месте, которое обещал ему какой-то шарлатан. Он беден, горд и дерзок, рассыпается в благодареньях за ничтожную услугу или простую учтивость, неблагодарен и даже сердится за благодеянье, ему оказанное, легкомыслен до чрезвычайности, мнителен, чувствителен и честолюбив. Иконников имеет дарованья, пишет изрядно стихи и любит поэзию; вы читаете ему свою тесу

— наотрез говорит он: такое-то место глупо, без смысла, низко: зато за самые посредственные стихи кидается вам на шею и называет вас гением. Иногда он учтив до бесконечности, в другое время груб нестерпимо. Его любят — иногда, смешит он часто, а жалок почти всегда».

«Не помня зла, за благо воздадим…»

Можно принять за окончательную истину обычные детские насмешки над учителями. Можно, наоборот, возвысить этих педагогов, вспоминая, что вышло из их учеников… Вероятно, не надо впадать ни в какую из крайностей. Скажем так: одни не помешали, другие (может, сами того не подозревая) помогли Пушкину стать Пушкиным, а его друзьям — чем они стали…

Лицеисты приглядываются к начальству, начальники — к лицеистам. Вот одна из первых характеристик:

«Кюхельбекер Вильгельм способен и весьма прилежен; беспрестанно занимаясь чтением и сочинениями, он не радеет о прочем, оттого мало в вещах его порядка и опрятности. Впрочем, он добродушен, искренен с некоторою осторожностью, усерден, склонен ко всегдашнему упражнению, избирает себе предметы важные, героические и чрезвычайные; но гневен, вспыльчив и легкомыслен; не плавно выражается и странен в обращении. Во всех словах и поступках, особенно в сочинениях его, приметны напряжение и высокопарность, часто без приличия. Неуместное внимание происходит, может быть, от глухоты на одно ухо. Раздражённость нервов его требует, чтобы он не слишком занимался, особенно сочинением».

Бедный Кюхля — чуть ли не в самой ранней лицейской характеристике надзиратель по учебной и нравственной части Мартын Пилецкий (о нём ещё будет упомянуто) не рекомендует ему сочинять, а тот до конца дней никак не исправится!

«Матюшкин Фёдор,— читаем мы в той же ведомости,— лютеранского исповедания, 13-ти лет. С хорошими дарованиями: пылкого понятия, живого воображения, любит учение, порядок и опрятность; имеет особенно склонность к морской службе; весьма добронравен при всей живости, мил, искренен, чистосердечен, вежлив, чувствителен, иногда вспыльчив и гневен, но без грубости, и только на минуту, стараясь истреблять в себе и сей недостаток».