Твоя капля крови

Мать держала Донату при себе, та привыкла играть в залитой чадящим светом приемной, привыкла к шороху и хрусту бойаркиных юбок, к негромким разговорам, вьющимся, как шелковая нить. За вышивание ее усадили рано. Песен и стихов она наслушалась в светлице, а потом они сами липли к языку, слова выстраивались послушно, не теряясь. Она выучилась подражать материнской прямой спине и манерам – одновременно ласковым и властным. Господарыня Эржбета была горянкой, из клана Шандора. Земли Шандора долго оставались для других недоступны и только с замужеством Донатиной бабки стали Драгокраиной. Но про мать до сих пор говорили – мол, Шандорхази, и сам господарь ей не указ…

Господарь был сухим и каким-то серым. Донатке нравилась только мантия из горностая, которую он подчас набрасывал на плечи. Господарю полагалось говорить «батюшка» и целовать руку. Его также полагалось любить, и Доната старалась. Но отец если и звал ее к себе иногда, то лишь для того, чтоб махнуть рукой и отослать после нескольких минут пустого разговора.

Когда Донате исполнилось восемь, она заболела.

Весенний день выдался непривычно жарким, и ее отпустили гулять в летнее радостное тепло. Доната помнила, как носилась в детском восторге под зазеленевшими арками, как скользили по лицу полосы света и тени, а потом вдруг сделалось жарко, страшно захотелось пить и сдавило горло. Она не могла позвать няньку, но та прибежала сама. Доната видела ее мутно, как в тумане, но вкус крови на губах запомнила. Потом она лежала у себя в детской, и край накрахмаленной подушки неприятно тер щеку.

– …увозить надо, домна. Слуги видели, бойарки видели – слухи пойдут.

– Да как же ее увозить… – Голоса знакомые: няня спорит с матерью. И в первый раз у матери такой расстроенный голос. – Ведь только сговорить собрались

– Сговорить, сговорить – ох, домна! Если б он ее сразу в Эйреанну увез. А пока она вырастет… То ж только первый приступ, а сколько их еще будет?

– Не знаю. – Слова стали глухими, будто мать прижала руку ко рту. – Как ее теперь увезти?

– Болеет девочка, – сказала няня уже спокойнее. – Отчего ее в горы не послать к вашей сестрице? А князь эйреанский… надо будет, так дождется. Тоже князь… два паны, на двоих одни штаны. Не дому Шандора…

– Молчи, – оборвала ее мать привычно, властно, так что Доната почти успокоилась. – Не здесь – про дом Шандора. Ступай за лекарем. Пусть скажет, что Доната больна, что у нее… чахотка.

Так, с выдуманной чахоткой, она и оказалась у старшей сестры матери.

Пролетевшие там восемь лет были похожи друг на друга. Доната забыла понемногу и отца, и мать, и няньку – те стали не более чем образами, приходившими к ней перед сном, когда вместе с прошедшим днем угасало возбуждение и возвращались воспоминания. Днем же она жила с остальными: бегала по горам, купалась в озере, пила дымящуюся баранью кровь на осеннем празднике. Забыла о титуле, волочившемся за ней, как крынка, привязанная к кошкиному хвосту.

Теткин замок был испещрен следами выветрившегося богатства. Сестру дражанской господарыни нельзя было назвать бедствующей, но в разговорах здесь порой слышалась тоска о том, что было – да развеялось со временем по лесам и горам.

А еще тетка давала балы. В старом замке гремела и звенела музыка, воздух вокруг опаливали свечи, но Донатку – до поры до времени – к гостям не пускали. Странные это были балы, по календарю выходило – то в Ночь Всадника собирала гостей тетка, то еще на Дедов праздник, когда полагается запереться в доме и молиться Разорванному.

А здесь – танцевали.

Донатка была мала, но в спальне удержать ее не могли. Она выбиралась из своих покоев, пряталась в старинной выстывшей галерее. Глядела, как собираются гости, как слуги разносят алый напиток в бокалах толстого стекла. Вино с брусникой – и ей давали, только днем… Тетка в танце молодела, сбрасывала серьезность, как уж сбрасывает кожу.

Потом Донате исполнилось четырнадцать, и ее пустили на бал. В тот же вечер, когда она, хохоча, пряталась за колоннами от старшего кузена и объедалась сладостями, к тетке приехал гость. То, что человек этот – затянутый в черный костюм, как в мундир, – был персоной важной, Доната поняла уже по тому, как тетка спешила к нему, как хлопотала, – и по тому, что гостям его представлять не пришлось.

Скоро гость оказался рядом с ней.

– Не откажите старику, херцегно, согласитесь потанцевать.

В его устах «херцегно» отчего-то царапнуло. Гость не выглядел стариком, кожа его была до неестественности гладкой и белой, как у ее кукол. Старыми были только глаза, смотрящие с фарфорового лица. И движения, иногда чересчур стесненные. Но об этом стеснении Доната позабыла, когда начался танец. Он не выглядел стариком, и все же Доната ощутила себя маленькой девочкой, с которой танцует отец, поставив ее маленькие ножки себе на ноги.