Твоя капля крови

– Как же я жалею теперь, что дал эту присягу… Вы… вы считаете меня предателем, князь?

Стефан рассмеялся.

– Вы нашли, в самом деле, кого об этом спрашивать… Думаю, вы не столько желали выбраться с Хуторов, сколько решили, что будет лучше, если в Швянте будут стоять войска капитана Гайоса, а не маршала Керера…

– А в итоге мне пришлось охранять льетенанта. – Гайос щедро плеснул себе вина и выпил залпом, как рябиновку, и, как после рябиновки, поморщился и размашисто утер губы.

– Я советовал цесарю отправить вас в Пинску Планину, – сказал Стефан.

Капитан отставил бокал.

– Не знаю, насколько я был бы там полезен…

– Уж точно полезнее Хортица. Но льетенант и маршал решили по-другому… Впрочем, сейчас я не уверен, действительно ли они нарушили цесарский приказ.

– Вы второй раз заставили меня пожалеть о моей присяге, – медленно проговорил Гайос. Он больше не выглядел добродушным.

– Кажется, в наши дни хотеть мира – занятие бесполезное…

Воевода был прав. На место уничтоженной Стефаном картечницы привели еще две и расставили так ловко, что к концу дня оставшиеся защитники города все скучились за второй линией, а смертельный треск все не умолкал, да к тому же батарея принялась палить из всех орудий. Похоронной службе было приказано не совать носа дальше Княжьего тракта и не приближаться к берегу – и расстрелянные, разорванные мертвецы оставались там, где лежали.

К счастью, в городе еще оставалась вода, а вот еды, несмотря на все запасы, стало не хватать. Но если картечницы будут продолжать в том же духе – скоро некого станет и кормить…

Единственное, что было хорошо, – теперь, когда заговорили орудия, смолкли вечные дискуссии «Революционного совета». Девушки Бранки были кто на крышах, кто в шпитале, ее муж до сих пор отказывался покидать замок, хотя его обстреливали больше всего. Бойко засел на почте, ставшей теперь их форпостом у начала Княжьего тракта. Пока почтовую станцию берегли потому, что не хотели оставлять башню, – и потому, что с последнего этажа хорошо было наблюдать, – но никакого вреда остландцам студенты нанести уже не могли. Те просто не подходили достаточно близко, позволив вместо себя говорить орудиям.

Небо над почтой было затянуто дымом – он по крайней мере предохранял от солнца, хоть и заволакивал улицы, которые для них теперь были потеряны. Стефан надеялся, что остландская подвижная батарея подвижна не настолько, чтобы подтащить орудия прямо к Княжьему тракту.

Залпы на время стихли. Стефан заметил, как Бойко хлопает себя по уху, проверяя, не оглох ли.

– Обедают, – сказал он.

– Чтоб у них кость в горле застряла, – не очень поэтично пожелал Бойко.

– Уводите студентов в Университет. Здесь все кончено, и толку от вас нет.

По Университету тоже стреляли – через реку, по склону, на котором Вуйнович установил пушки. Но здание философского факультета отстояло далеко от реки. Построенное квадратом, с низкими проходами во внутренние дворики и широкими погребами, оно сейчас еще казалось надежной защитой.

Плохо потерять почту, но надо отступать, иначе разобьют вместе со студентами. В конце концов, Ольховский умудрялся когда-то и в чистом поле принимать молнии…

– Рано, – не согласился поэт.

– Рано? Вы желаете, чтобы нас всех здесь перебили?

– А разве не на это мы все соглашались, когда шли сюда?

Бойко согласился раньше прочих: он-то собирался захватывать город без всякой поддержки.

– Обойдемся без риторики. Я бы все же хотел сохранить столько людей, сколько возможно. И ждать подмоги.

Бойко вздохнул: как и остальные, он понимал, что команданта Белту они рискуют и не дождаться.

– Я велю отступать багадам Завальничего и Иглича, – сказал он мирно.

Он ушел отправить приказ, но скоро вернулся. По темному задымленному коридору он передвигался свободно. Война оказалась Бойко на удивление к лицу. Стефан – да и не он один – ожидал, что поэт, всю свою жизнь «сражавшийся пером», испугается настоящих пушек. Но чем хуже становилось их положение, тем с большим спокойствием и достоинством держался Бойко. Со старинным дедовским палашом на перевязи, покрытый копотью и пропахший гарью, он носился меж своих отрядов, спокойным голосом отдавая приказы, и вселял в людей уверенность одним своим видом. Если студенты готовы были и раньше за ними в огонь и в воду – и на виселицу, – то теперь и вовсе переступят порог смерти, не заметив.

Поэт надрывно закашлялся, напомнив, что ему грозит пересечь этот порог раньше других.

– Я тут сочинил кое-что новое…

Стефану показалось, что Бойко не столько желает похвастаться поэмой, сколько отвести мысли от своей болезни.

– Хотите послушать?

– Извольте, – пожал плечами Стефан, – вот, даже пушки замолкли, склонившись перед вашим талантом…

Поэт на шпильку не обратил внимания. Прокашлялся еще раз и начал рассказывать – тихо, без всякой декламации: