Ты меня (не) купишь

Пикнуть мне не дает, накрыв мой приоткрывшийся рот губами. Мнет их, посасывает, кусает, языком проделывает такое, что щеки вспыхивают. Я начинаю подозревать, что мне даже нравится жестко, грубо, пошло. Чувствую, как соски становятся каменными. Грудь давит до помутнения рассудка. Между ног пульсирует от одной мысли, что я во власти страстного любовника.

Суетливыми, почти истеричными движениями я расстегиваю ремень и ширинку его джинсов, отчего Чеховской иронично подчеркивает:

– Невтерпеж?

Скотина! Он еще и смеется надо мной!

Распахиваю глаза, чуть отстранившись и замерев.

– Детка, мне нравится. Продолжай, – улыбается он, притягивая меня к себе. – Такая заведенная… – Поцелуй в висок. – Горячая… – В скулу. – Чувственная… – В шею.

Нет, не поцелуи. Ужаливания – жгучие, хлесткие, пленяющие.

Кожа словно становится в тысячу раз тоньше, оголяя самые чувствительные точки. Они реагируют на все – на шепот, дыхание, ласки. Голову кружит одна мысль о том, что я совершаю нечто запретное, греховное, убивающее. Я растворяюсь в опасной нежности смертоносного мужчины, чья душа запятнана самыми грязными пороками. Самовлюбленный, распущенный, аморальный эгоист под маской благородного джентльмена – такой Роман Чех, портрет которого мне рисует разум. Запутавшийся, диковатый, таинственный мечтатель с замурованными за непробиваемой стеной страхами и слабостями – таким видит его мое сердце.

Сколько раз я представляла, каково это, когда кто-то целует грудь, влажным языком обводит ареолы, слегка прикусывает соски. Степа считает, что грудь создана исключительно для вскармливания младенцев. Разумеется, никаких ласок я не знала… До этого момента…

Вскрикиваю от обрушившейся на меня волны незнакомых острых ощущений, чем останавливаю Чеховского. Он поднимает лицо, возвращается к моим губам и шепчет:

– Все в порядке? Я сделал больно?

– Не-е-ет, – постанываю я. – Пожа-а-алуйста, не останавливайся…

Его рука проникает промеж моих ног, и я опять вскрикиваю, когда подушечка его большого пальца надавливает на жаждущую разрядки точку. Перед глазами плывут разноцветные круги. Ноги отстегиваются. Ногти впиваются в мужские плечи. Я лбом упираюсь в его грудь и заглушаю свой сумасшедший всхлип стиснутыми зубами.

Мне так стыдно, что в тридцать лет я ничего толком не знаю о сексе. Я даже со своим телом незнакома. Столько нового узнаю, что страшно становится.

– Черт, Бабочка, я продолжать боюсь. У тебя сердце не выдержит таких впечатлений. – Чеховской гладит меня по волосам, губами касаясь виска.

– Может, наоборот, – выдыхаю я, – ты заведешь это сердце? – Поднимаю лицо, встречаюсь с его светящимся взглядом и засовываю руку в трусы.

Степа никогда не разрешал трогать его. Объяснял свое нежелание тем, что мне, женщине, неведомо мужское тело, а значит, я могу причинить ему боль. Еще его пугал маникюр – враг нежной кожи его драгоценного члена. Но даже когда я обрезала ногти, он находил другую причину.

Я будто снова девственница. Сексуальная жизнь играет какими-то иными красками – яркими, насыщенными. Я наконец-то могу изучить мужчину: бархатную кожу, вздувшиеся вены, крупную головку, по которой я большим пальцем размазываю выступившую тягучую каплю.

Чеховской прерывисто дышит мне в ухо, фактически занимаясь сексом с моей рукой, а я не могу прекратить. Меня возбуждает мысль, что я доставляю ему удовольствие.

Резко перехватив мою руку, он шире разводит мои бедра и, не позволив мне опомниться, врывается в меня.

Стон – протяжный, надсадный, почти истошный. Он вырывается из меня вместе с волной жара. Перед глазами вмиг темнеет. Уши закладывает вибрирующим шумом. Во рту пересыхает.

Стащив меня на самый край стола, Чеховской начинает отчаянные, рваные толчки. Губами находит мои губы. Целует. Пальцами сжимает мои бедра, вонзаясь в меня снова и снова. Резче, глубже, безумнее. Доводя меня до дрожи в некоем припадке. Кажется, он добирается туда, где еще никогда не было мужчины. Задевает что-то крайне восприимчивое к страсти. Он взрывает во мне миллиард бомбочек, рождает целую вселенную звезд. И плевать, что ножки стола стучат по кафелю, передавая привет соседям снизу. Этот скрипучий звук даже сильнее дурманит, электризуя меня.

– Еще чуть-чуть, детка, – хрипло шепчет мне на ухо Чеховской, влажным телом прилипая ко мне, едва держащейся в сознании от очереди сотрясающих меня оргазмов. – Ты невероятная…

За секунду до финала он и не думает выйти из меня. Напротив, насаживает на всю глубину и извергается, покусывая мою шею. Толчок… Еще один… Последний… Но он по-прежнему во мне. Чуть ослабляет объятия, но не выпускает. Позволяет насладиться моментом. Ведь как только отпустит, разум возьмет испугом насытившуюся плоть.

– Ром?

– М-м-м?

– А что дальше?

– Жизнь, Бабочка, – улыбается он, опять целуя меня. – Ты не представляешь, как я жалею, что упустил тебя тогда, двенадцать лет назад. Сейчас все было бы по-другому.

– Да. Сейчас мы бы ненавидели друг друга.

Он смеется, гладя меня по щеке.

– Шутишь? Это хорошо. Оживаешь, сладкая моя. Собой становишься.